3) Мехлис в телеграмме, фактически, повторяет вывод доклада адмирала Октябрьского: эвакуация сейчас подобна катастрофе (это паника?). И если адмирал, делая подобный вывод, исходил, в основном, из возможностей флота, то армейский комиссар ещё и из ситуации на фронте, которую он знал лучше Октябрьского.

Ну, а как «паниковал» Мехлис в те критические для Крымского фронта дни, скажем чуть ниже. Сейчас лишь заметим, что все бы так в подобных ситуациях «паниковали».

Телеграммы Ф.С. Октябрьского и Л.З. Мехлиса и заставили Ставку пересмотреть своё решение в отношении немедленной эвакуации войск. Т.е. никакой непоследовательности в её приказах не было.

Вечером 14 мая начальник штаба Северо-Кавказского направления генерал-майор Г.Ф. Захаров из Краснодара отдал приказ от имени Ставки генерал-лейтенанту Д.Т. Козлову:

«Начальник Генерального штаба приказал Вам в ночь на 15 мая выбить мелкие части противника из Керчи и превратить Керчь во второй Севастополь. Имейте в виду, что Ваши части в большом количестве находятся севернее шоссе, на участке Керчь – Семь Колодезей. Примите меры к их управлению. По приказанию начальника Генерального штаба представить к 15.00 15 мая план эвакуации» [1; 32].

В. В. Абрамов верно замечает, что в приказе бросается в глаза недооценка сил противника: рвущиеся в Керчь и стоящие на её окраинах силы немцев, отнюдь, не были мелкими частями [1; 32]. Однако со вторым его выводом (о непоследовательности данного приказа) невозможно согласиться: приказ потому и настаивал на организации прочной обороны города, что это дало бы возможность провести эвакуацию большей части войск Крымского фронта (людей, вооружения, техники).

В 1 час 10 минут 15 мая Ставка уже напрямую отдаёт приказ командующему Крымским фронтом об обороне Керчи (директива № 170385):

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Керчь не сдавать, организовать оборону по типу Севастополя.

2. Перебросить к войскам, ведущим бой на западе, группу мужественных командиров с рациями с задачей взять войска в руки, организовать ударную группу с тем, чтобы ликвидировать прорвавшегося к Керчи противника и восстановить оборону по одному из керченских обводов. Если обстановка позволяет, необходимо там быть Вам лично.

3. Командуете фронтом Вы, а не Мехлис. Мехлис должен Вам помочь. Если не помогает – сообщите.

По поручению Ставки Верховного

Главнокомандования

А. Василевский»

[32; 205].

В отношении этой директивы И. Мощанский только и нашёлся заметить:

«Пожалуй, впервые Верховный высказал сомнение относительно пользы от пребывания армейского комиссара на Крымском фронте» [25; 58].

Создаётся такое впечатление, что, по мнению И. Мощанского, главным противником советских войск в Крыму были вовсе не немцы, а Л.З. Мехлис.

Мехлис же, думается, понял последний пункт из директивы Ставки вовсе не так, как его спустя почти семь десятков лет понял историк И. Мощанский. Понял он его дословно: фронтом командует Козлов, а его, Мехлиса, дело – Козлову помогать. Собственно, ничего нового в этих положениях для Льва Захаровича не было. Начиная с конца января 1942 года, он постоянно добивался того, чтобы Козлов командовал фронтом, но командовал как следует. Козлов же охотно «делился» частью своих полномочий с представителем Ставки. И вот теперь даже Ставка указывала Козлову, что именно на его, а не мехлисовых плечах лежит бремя командования фронтом. А поскольку помогать Козлову – Мехлис всегда помогал, то и после этой директивы Ставки Лев Захарович стал заниматься своим привычным делом – помощью Козлову.

Получив директиву Ставки, командование фронтом издаёт свой приказ, где, повторив основные положения директивы Верховного Главнокомандования, добавляет и свои пункты: требует от штабов армий, командиров соединений и частей «собирать и организовывать всё боеспособное, формировать сводные роты, батальоны, полки» [1; 33]. И всё это направлять на фронт. Предписывалось эвакуировать только тяжёлую артиллерию, гвардейские миномётные части и раненых [1; 33]. Кстати, последнее положение ясно показывает, что директива Ставки ВГК № 170385 от 15 мая 1942 года была понята командованием Крымского фронта именно в том смысле, что удержание Керчи производится с целью обеспечения эвакуации войск. Именно поэтому с полуострова предписывалось эвакуировать тяжёлые орудия и «катюши». Если бы оборона планировалась «на постоянной основе», а не временной, то зачем же было удалять на «большую землю» такие мощные огневые средства? Если же удержание Керчи рассматривалось как временное, то эвакуация тяжёлой артиллерии и гвардейских миномётов становится вполне понятной. В очередной раз некоторые современные историки продемонстрировали, что их упрёки в адрес советского военного командования различных уровней зачастую безосновательны, что оценка ими ряда документов и фактов того времени отличается от оценки непосредственных участников тех событий.

Над указанной директивой командования Крымского фронта работал и Л.З. Мехлис, ибо на ней сохранились его пометки и добавления [1; 33].

В соответствии с этой директивой, из одиночек и мелких групп военных, добравшихся к самому узкому месту Керченского пролива, стали формироваться отряды, которые под руководством тут же назначенных командиров и политработников отправлялись на передовую. Здесь стали действовать и пограничники, выполняя роль заградительных отрядов [1; 33].

15 мая 1942 года в дневнике начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта Ф. Гальдера появилась запись:

«Керченскую операцию можно считать законченной. Город и порт в наших руках» [7; 454].

Гальдер поторопился с подобным заявлением. Ни Керченская операция немцев ещё не была закончена, ни даже сама Керчь взята.

Вот как описал день 15 мая другой немец, находившийся непосредственно на месте событий (этим немцем был военный корреспондент немецкой литературной газеты):

«На машине мы миновали последнюю цепь холмов перед Керчью и достигли линии фронта. Но никто толком не знал, где она проходит. Вчера вечером наступающие войска уже были в городе, но к ночи они снова отступили. На улицах города настоящая преисподняя. Каждый дом русскими превращён в крепость. Мы повернули на юго-восток, пересекли возвышенность и увидели дома и лежащие перед ними сады. Но тут вступили в бой миномёты с городских холмов и взяли под свой огонь улицы. Мы повернули направо в поле, объехали сзади один танк, который стрелял по городу короткими огневыми сериями. Тут нас окликнули. Позади садовой каменной стены нам кричали. Подавали знаки. Какое счастье: здесь оказался немецкий пункт противовоздушной обороны… Что происходит в Керчи, никто не мог ответить. Только известно, что немцы были уже в городе, но снова оттуда вышли. Укреплённые высоты над городом ещё заняты русскими, которые с высот и из пещер стреляют из всех видов оружия. Канонерские лодки держат под огнём все подступы. Непрерывно грохочут вокруг нас взрывы. Осколки и пулемётные очереди сбивают цветущие ветви деревьев. В то время, как мы смотрели на русских, появившихся над нами на горе, во двор нетвёрдой походкой вошёл лейтенант Б. с перевязанной головой. Его загорелое лицо было бледно, губы почти обескровлены. Но он взял себя в руки и немногословно доложил: «Прямым попаданием снаряда во второе орудие унтер-офицер Н. и канонир М. убиты, ефрейтор Т. тяжело ранен»…» [1; 33-34].

Итак, 15 мая бои на окраинах Керчи и уже в самом городе носили особенно ожесточённый характер. В процитированном репортаже немецкого военного корреспондента речь шла о боях 15 мая в районе горы Митридат и прилегающей к ней части города. Но фашисты рвались в город не только здесь, но и по Феодосийскому шоссе, со стороны железнодорожного вокзала. На обоих этих участках держали оборону части 44-й армии. К вечеру 15 мая они отступили, оставив большую часть города, и отошли на второй рубеж обороны – в район посёлка Колонка и на завод им. Войкова [1; 34].

На участке обороны 51-й армии, как уже отмечалось, ещё накануне вечером наши войска отошли с первого на второй рубеж обороны – на линию Юрагин Кут, Аджимушкай. Первоначально здесь держали оборону 1-й запасной полк, отдельные подразделения 95-го пограничного полка и 276-го стрелкового полка НКВД, 65-й железнодорожно-восстановительный батальон и ряд мелких отрядов. Затем к обороняющимся стали присоединяться одиночные бойцы и группы из отходящих войск 51-й армии [1; 34].

Начиная с утра 15 мая, противник предпринял несколько безуспешных атак наших позиций на этом участке. Атаковали пехотинцы при поддержке танков [1; 35].

К вечеру из района Аджимушкай, по приказу своего командования, ушла большая часть пограничников и воинов НКВД. Этот отход не был согласован с командованием Крымского фронта и поэтому вызвал возмущение Д.Т. Козлова [1: 35].

Но и после ухода частей и подразделений НКВД оборона рубежа Юрагин Кут, Аджимушкай, Колонка продолжалась. Сюда постоянно прибывали сводные отряды, состоящие из наиболее стойких солдат, командиров и политработников. В боях 16-18 мая именно сводные отряды играли главную роль [1; 35]. В их составе было много коммунистов и комсомольцев. А потому, по воспоминаниям непосредственного участника тех боёв старшего политрука Т.Д. Кажарова, их даже называли «коммунистическими» [1; 35]. Интересно отметить, что храбрость и упорство «коммунистических» отрядов были столь высоки, что слухи о них дошли даже до Гитлера. По свидетельству его секретаря Генри Пикера, автора книги «Застольные разговоры Гитлера», в «застольной беседе» 19 мая Гитлер говорил о какой-то советской «мировоззренческой», «идейной» дивизии, бойцы и командиры которой дрались в Керчи особенно упорно [29; 304].

Общее руководство обороной в районе посёлка Аджимушкай 14 мая было возложено командованием фронта на полковника П.М. Ягунова, который был начальником боевой подготовки Крымского фронта и одновременно вторым заместителем начальника штаба фронта [1; 35-36]. Отряды, находившиеся под его командованием, получили название «отряда Ягунова» [1; 36]. Состояли эти отряды первоначально из работников штаба фронта, резервов командного и политического состава фронта, курсантов авиашкол. Позже возросло количество отрядов, состоявших из бойцов 51-й армии, отступивших на данный рубеж. Руководство обороной на рубеже перешло к командующему 51-й армией [1; 36].

На участке обороны 44-й армии действовали сводные отряды под командованием полковника Д.С. Куропатенко, подполковников П.М. Татарчевского, И.М. Пашкова, А.Т. Кияшко и ряда других [1; 36]. В течение 16 и 17 мая эти отряды обороняли посёлок Колонка и завод имени Войкова, постоянно переходя в контратаки. Так, подполковник А.Т. Кияшко докладывал утром 16-го об атаке своего отряда, проведённой накануне ночью, что атака прошла успешно, противник сбит со своих позиций и понёс большие потери. Успех можно было бы развить, но сил у отряда для этого недостаточно (отряд подполковника А.Т. Кияшко состоял в основном из остатков 384-го стрелкового полка 157-й стрелковой дивизии) [1; 36].

Надо сказать, что, судя по всему, к 16 мая танков в распоряжении советского командования уже не было, либо их оставались буквально единицы. Так, В.В. Абрамов говорит о том, что на утро 16 мая наши войска располагали всего только 5 бронеавтомобилями (в 72-й кавдивизии) и бронепоездом № 74, построенным рабочими завода имени Войкова [1; 36]. И. Мощанский, в своей работе «Борьба за Крым (сентябрь 1941 – июль 1942)» уделивший много внимания действиям танковых частей и соединений Крымского фронта, утверждает, что их остатки в боях 16 мая принимали участие. Приводимые им данные позволяют говорить, что небольшое количество танков на 16 мая было в 39-й и 40-й танковых бригадах. 39 тбр именно 16 мая лишилась своих последних машин, а 40 тбр участвовала в боях до 18 мая [25; 55, 57, 58].

Ожесточённое сопротивление сводных отрядов на рубеже Аджимушкай – Колонка 15-17 мая задержало и отвлекло силы немцев, тем самым дав возможность переправиться на Таманский берег значительному количеству войск Крымского фронта.

В дневнике Гальдера, который ещё 15-го числа продекларировал окончание Керченской операции, 17 и 18 мая появляются записи:

«На Керченском полуострове остатки противника продолжают оказывать ожесточённое сопротивление северо-восточнее Керчи» (запись от 17 мая) [7; 456].

«На Керченском полуострове остались лишь незначительные, но отчаянно сопротивляющиеся остатки частей противника» (запись от 18 мая) [7; 456].

Манштейн же, памятуя о боях на рубеже Аджимушкай, Колонка и на подступах к переправам, спустя годы напишет в своих воспоминаниях:

«16 мая Керчь была взята (заметьте, Манштейн датирует взятие Керчи сутками позже, чем Гальдер – И.Д.) 170 пд и 213 пп. Но потребовались ещё тяжёлые местные бои, чтобы уничтожить остатки сил противника (выделено нами – И.Д.), добравшиеся до восточного побережья» [19; 264].

Впрочем, Манштейн, заявляя о взятии Керчи 16 мая, несколько приукрашивает действительность. Да, большая часть города в этот день была уже под контролем германских войск. Над городом взвился немецкий флаг. Но бои в городе (в районе горы Митридат, железнодорожной станции и завода имени Войкова) продолжались вплоть до 20 мая, когда последние защитники Керчи ушли в Аджимушкайские каменоломни [11; 281].

Об этом сопротивлении Манштейн не сказал ни слова. Умолчал он и о другом факте, который был озвучен на Нюрнбергском процессе – 17-18 мая озверевшие от упорного сопротивления Красной Армии гитлеровцы под предлогом борьбы с партизанами и остатками регулярных советских частей произвели массовые расстрелы мирных жителей в посёлке завода им. Войкова. За два дня они уничтожили около 1600 человек [1; 37].

Крепость Ак-Бурну, отрезанная от основных сил Крымского фронта, была ещё одним очагом сопротивления наступающим немцам, оттягивающим значительные их силы. События здесь разворачивались следующим образом. Руководитель обороны КВМБ полковой комиссар В.А. Мартынов, имея указание командования фронта об эвакуации, к исходу 15 мая отдал приказ оставить крепость ночью 16 мая. Это свидетельствует о том, что директивы на продолжение обороны войска в Ак-Бурну не получили, что, впрочем, не вызывает удивления, вследствие отрезанности крепости от основных сил Крымского фронта.

В.А. Мартынов, возглавлявший оборону Ак-Бурну, зарекомендовавший себя в предыдущие дни как храбрый командир и хороший организатор, в ситуации с отступлением из крепости оказался не на высоте. Формально он был прав – имея приказ на отход, не получив директивы, его отменяющей, он должен был организовать эвакуацию крепости. Но формализм в подобных ситуациях может дорого стоить. На это обратил внимание В.А. Мартынова ещё один комиссар, который также отличился в ходе обороны Ак-Бурну, – батальонный комиссар Ф.А. Монастырский. Он указывал, что плана эвакуации войск из Ак-Бурну нет, вопрос не проработан не то что с младшими, но даже со средними командирами. Кроме того, сопротивление крепости оттягивает на неё значительные силы гитлеровцев, что ослабляет их атаки на переправы восточнее Керчи. Поэтому Ф.А. Монастырский делал вывод, что от поспешного отхода надо отказаться. Наоборот, надо усилить оборону и держаться, помогая эвакуации основных сил Крымского фронта и в то же время готовя собственное отступление. Дважды Ф.А. Монастырский разговаривал по этому поводу с В.А. Мартыновым, старался его убедить изменить своё решение, но полковой комиссар остался непреклонен [1; 42].

Не учитывал В.А. Мартынов и такой осложняющий дело фактор, как наличие в каменоломнях в районе Ак-Бурну многих сотен военнослужащих из различных частей. Этих людей он не смог привлечь к обороне крепости, они были деморализованы. Поэтому полковой комиссар решил, что ему надлежит эвакуировать только тех, кто сражался под его командованием. А это было около 1 700 человек: 700 человек моряков КВМБ, 900 человек из 72-й кавдивизии и около 100 военнослужащих из других частей, участвовавших в обороне крепости [1; 42]. Что же касается укрывшихся в каменоломнях, то В.А. Мартынов сделал вид, что их не существует. С одной стороны, его можно понять – они отсиживались в убежищах, когда их товарищи гибли в схватках с немцами. Но, с другой стороны, даже оставляя в стороне ложно понятый гуманизм, полковой комиссар должен был учесть, что, узнав об эвакуации наших войск из Ак-Бурну, вся эта деморализованная масса может хлынуть к переправе, осложнив до крайности и так толком не организованную эвакуацию.

В 3.00 по приказу В.А. Мартынова были взорваны склады с боеприпасами КВМБ и Крымского фронта. Взрыв был ужасающей силы. Тысячи снарядов, мин и авиабомб взлетели на воздух. Боясь быть поражёнными разлетающимися осколками, немцы попятились со своего переднего края. В то же время огненная стена потрясающего пожара отгородила уходящие из Ак-Бурну советские войска от противника. Он даже если бы захотел, не смог бы их преследовать. В сущности, это и предотвратило катастрофу поспешной, неподготовленной эвакуации. Надо также отметить, что о взрыве командование КВМБ предупредило не всех своих бойцов и командиров. Многие из них оказались в опасной зоне и погибли [1; 42].

Как и следовало ожидать, вслед отходившим из крепости частям, оборонявшим КВМБ, из каменоломен хлынули неуправляемые массы людей. Пристани КВМБ очень скоро оказались переполнены, наличных судов не хватало [1; 42]. В этой ситуации В.А. Мартынов повёл себя совершенно возмутительно. Вместо того чтобы организовать переправу или возглавить заслон из стойких войск, который бы прикрыл пристани от возможного удара немцев, он на одном из первых судов отбыл на Таманский полуостров [1; 42]. За подобное поведение на В.А. Мартынова было впоследствии заведено дело. От суда его спасло заступничество адмирала А.С. Фролова [1; 44].

Однако его примеру не последовали другие командиры и политработники КВМБ. Начальник штаба обороны крепости капитан И.С. Барабанов принял решение приостановить эвакуацию и снова занять оборонительные позиции, что и было сделано [1; 42-43].

Утром 16 мая в крепость прибыл батальонный комиссар Д.С. Калинин, назначенный её новым военным комиссаром. Это был храбрый воин, о котором уже тогда на фронте ходили легенды. Командование поручало ему важнейшие и труднейшие задания, которые он с успехом выполнял. Ему суждено было уцелеть в Ак-Бурну и погибнуть 1 мая 1943 года в районе Анапы во время одного из диверсионных рейдов в тыл противника. Д.С. Калинин подорвал себя гранатой вместе с окружившими его немецкими солдатами. В 1944 году комиссару было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Ветераны рассказывали, что командир немецкой части, ведшей бой с группой Д.С. Калинина, в знак признания его мужества приказал похоронить комиссара с воинскими почестями [1; 43].

Возглавляемые капитаном И.С. Барабановым и батальонным комиссаром Д.С. Калининым советские воины продержались в Ак-Бурну ещё три дня. За это время был разработан план постепенной эвакуации войск. По получении приказа командования об оставлении крепости войска под личным контролем И.С. Барабанова и Д.С. Калинина, постоянно находившихся на передовой, по частям снимались с позиций и направлялись на пристани, где в полном порядке, организованно грузились на корабли. Начштаба и военный комиссар ушли с оборонительного рубежа с последним отрядом, который в 4.00 19 мая отплыл на Таманский полуостров. Характерно, что немцы ничего не знали о проведённой эвакуации и только утром 19 мая после тщательной арт- и авиаподготовки с одновременной высадкой шлюпочного десанта с моря захватили уже пустую крепость [1; 43-44].

* * *

Отвлечёмся немного от хронологического изложения событий ради вот какого вопроса.

Читатель, вероятно, уже обратил внимание, что большую роль в организации и проведении обороны Крымского фронта в тех критических условиях играли военные политработники различных званий и должностей – от военных комиссаров частей и соединений до простых политбойцов. Мы помним, как усиленно Л.З. Мехлис насыщал ими войска Крымфронта. И в условиях катастрофы большинство из них доказало, что главный комиссар армии не зря возлагал на них надежды.

Ну, а что же сам Л.З. Мехлис? Сейчас мы и поговорим о его «панических» настроениях, которые якобы овладели им к вечеру 14 мая, что, по мнению И. Мощанского, и отразилось в его телеграмме в Ставку ВГК (см. выше).

Днём 14 мая «паникующий» Л.З. Мехлис, будучи на передовой, посетил КП 44-й армии. Как раз в это время КП был накрыт вражеской артиллерией. Тяжело ранило начальника политуправления армии, а также порученца Мехлиса. Были разбиты автомашины. Льву Захаровичу повезло – у него не было ни царапины [25; 58], [26; 355-356]. И даже И. Мощанский, против фактов «не попрёшь», вынужден признать, что Мехлис остался абсолютно спокоен, как, впрочем, и обычно в подобных ситуациях [25; 58].

Вечером 14 мая «запаниковавший» Мехлис отправился на Таманский берег на быстроходном катере с тем, чтобы дать в Ставку ту самую «паническую» телеграмму (связи со Ставкой на Керченском берегу уже не было) [1; 41]. В.В. Абрамов рассказывает, что там он набросился с пистолетом на А.С. Фролова, начальника КВМБ (за что, скажем ниже), а затем стал требовать его расстрела, и только твёрдая позиция наркома ВМФ адмирала Н.Г. Кузнецова спасла Фролова от смерти [1; 41], [18; 413].

Затем этот «паникёр» отправился обратно через Керченский пролив к войскам фронта. Кстати, заметим, что заместитель командующего Крымским фронтом генерал Черевиченко оказался на Тамани ещё 13 мая и совершенно без паники к своим войскам так больше и не вернулся. По свидетельству капитана 3-го ранга А.Ф. Студеничникова, который сопровождал Л.З. Мехлиса через Керченский пролив в обе стороны, «…обратно по пути в Еникале (туда из Аджимушкайских каменоломен перебазировался штаб фронта – И.Д.) после сеанса связи с Москвой Мехлис был хмурым и удручённым, казалось, что он был готов к самому худшему» [1; 41].

Не очень-то похоже подобное поведение на поведение человека, поддавшегося панике.

После возвращения на Керченский полуостров Мехлис уже неотлучно находился в боевых порядках войск. Здесь он проводил эвакуацию личного состава и организовывал многочисленные контратаки против наседающего противника. Хаживал в эти контратаки и сам во главе цепей. На всё это есть многочисленные свидетельства очевидцев и документов [1; 41], [26; 300]. На Таманский берег Мехлис переправился с последним транспортом в ночь с 19 на 20 мая, т.е. ушёл с переправ вместе с последними солдатами [26; 354], [25; 59], [1; 52], [11; 281].

Для сравнения: генерал-майор Крупников, помощник командующего фронта по формированию, отбыл на «большую землю» 15 мая, в этот же день туда проследовали ещё ряд генералов, 16-го убыл член Военного совета Колесов (правда, он был контужен), 17-го – ещё один член Военного совета Шаманин. В этот же день на Таманский берег перебрался и командный пункт фронта во главе с самим Д.Т. Козловым [25; 59], [26; 354], [1; 49]. Настоящим «спринтером» среди генералов оказался, как уже отмечалось, заместитель Д.Т. Козлова генерал-полковник Черевиченко, бывший на Таманской стороне Керченского пролива уже 13 мая.

Вот и сравните, как «паниковал» Мехлис и как – командование Крымского фронта.

Справедливости ради надо заметить, что И. Мощанский – единственный историк, который поставил рядом слова «Мехлис» и «паника», сам же и опровергнув своё утверждение массой фактического материала.

Стандартным, «классическим» среди историков является утверждение, что от «суеты» Мехлиса толку было мало, а то и был вред один. Так, тот же И. Мощанский пишет:

«Отсутствие нормальной связи, утрата управления войсками, беспорядочность, а то и паника усугублялись действиями Мехлиса и других руководителей» [25; 56].

Причём И. Мощанский из руководителей и называет конкретно одного Мехлиса, снова употребляя в связи с его именем слово «паника». Правда, из контекста фразы ясно, что паниковал не он, а войска, но всё же так и рисуется картина: Мехлис врывается в ряды «правильно» отступающих или даже обороняющихся войск, орёт во всю глотку: «Спасайся, кто может!» – и войска тут же панически начинают убегать. Словом, вред один от Мехлиса.

В.В. Абрамов утверждает:

«…в обстановке хаоса от его (Мехлиса – И.Д.) суетливых действий мало было толка» [1; 41].

При этом если И. Мощанский опровергает свои выводы, касающиеся роли Л.З. Мехлиса, только фактическим материалом, то В.В. Абрамов через несколько страниц после процитированных нами слов опровергает сам себя даже на уровне выводов:

«Если говорить объективно, то участие Мехлиса в обороне Еникале 18 и 19 мая способствовало ожесточённому сопротивлению здесь остатков советских войск и эвакуации их из этого района» [1; 52].

И как прикажете понимать подобные диаметрально противоположные утверждения у одного и того же автора? Был ли от действий Мехлиса толк или одна бестолковщина?

Воображению предстаёт историк В.В. Абрамов, который сначала говорит то, что требует сказать официальная наука, а потом, решившись и в отчаянном порыве грохнув оземь шапку, всё-таки заявляет: «Но если честно, то всё не так было…»

Шутки шутками, но все утверждения о бессмысленности «суетливых действий» Мехлиса имеют, на наш взгляд, основанием высказывания двух адмиралов – Н.Г. Кузнецова и И.С. Исакова. И недаром оба вышепроцитированных нами историка в подтверждение своих слов сразу после них предъявили читателям цитаты из воспоминаний двух адмиралов (В.В. Абрамов – из беседы И.С. Исакова с К.М. Симоновым, а И. Мощанский – из мемуаров Н.Г. Кузнецова) [1; 41], [25; 56].

Не будем оригинальничать и процитируем адмиралов и мы.

Н.Г. Кузнецов:

«…Мехлис во время боя носился на «газике» под огнём, пытаясь остановить отходящие войска, но всё было напрасно. В такой момент решающее значение имеет не личная храбрость отдельного начальника, а заранее отработанная военная организация, твёрдый порядок и дисциплина» [25; 56].

И.С. Исаков:

«Я видел Мехлиса, когда нам было приказано эвакуировать то, что ещё можно было эвакуировать с Керченского полуострова. Он делал вид, что ищет смерти. У него был не то разбит, не то легко ранен лоб, но повязки не было, там была кровавая царапина с кровоподтёком. Он был не брит несколько дней. Руки и ноги были в грязи, он, видимо, помогал шофёру вытаскивать машину и после этого не счёл нужным привести себя в порядок. Вид был отчаянный. Машина у него тоже была какая-то, имевшая совершенно отчаянный вид, и ездил он вдвоём с шофёром, без всякой охраны. Несмотря на трагичность положения, было что-то в этом показное, – человек показывает, что он ищет смерти» [1; 41], [26; 355].

К.М. Симонов отнюдь не симпатизировал Л.З. Мехлису, сказав о нём много «тёплых» слов и в своих фронтовых дневниках, и в послевоенных интервью. «Досталось» комиссару в романах К.М. Симонова «Солдатами не рождаются» и «Последнее лето», представляющими собой соответственно вторую и третью части знаменитой трилогии «Живые и мёртвые» (в последнем романе Мехлис выведен под именем представителя Ставки Львова). Но слов о «показушной» храбрости Л.З. Мехлиса не выдержал и К.М. Симонов, ответив И.С. Исакову, что, по его, Симонова, наблюдениям Мехлис был человек не робкого десятка [26; 355]. На что И.С. Исаков выдал:

«Он там, под Керчью, лез всё время вперёд, вперёд. Знаю также, что на финском фронте он бывал в боях, ходил в рядах батальона в атаку. Но… на мой взгляд, он не храбрый, он нервозный, взвинченный, фанатичный» [26; 355].

Нам остаётся после этих слов только развести руками, предоставив читателям самим определяться с тем, что такое воинская храбрость. Скажем только, что в данной ситуации за комиссара вступаются даже весьма сильно критикующие его историки – никто из них не отказывает ему в личном мужестве [1; 41], [11; 281], [25; 58].

Но сейчас всё-таки не об этом. По мнению Н.Г. Кузнецова и И.С. Исакова, толку от «суеты» Мехлиса не было. Так ведь тут есть один нюанс – что понимать под «толком». Скажем, адмирал Н.Г. Кузнецов провозгласил примат порядка и дисциплины в критических ситуациях. Кто бы спорил. Но вот как обстояло дело с этим самым «приматом» на участке ответственности Кузнецова и его подчинённых – Исакова, Октябрьского, Фролова? Ю. Рубцов, ознакомившийся с множеством документов, касающихся эвакуации войск с Керченского полуострова, суммирует:

«Плавсредства подавались нерегулярно и несвоевременно. Командиры многих гражданских судов отказывались подходить к берегу под бомбёжкой и артогнём, симулировали аварии. При потенциальной возможности переправлять в сутки 30-35 тысяч человек, только 17 мая смогли эвакуировать чуть больше 23 тысяч, в иные же дни было меньше» [26; 356-357].

Кстати, эпизод, когда Мехлис бросился с пистолетом на адмирала Фролова, думается, и был вызван объективной неспособностью последнего обеспечить нормальную переправу войск.

Выходит, в боевых условиях порядка и дисциплины в ведомстве самого Н.Г. Кузнецова не доставало. «Как часы» переправа не работала. Да, причины были веские: нехватка военных кораблей, привлечение гражданских судов, команды которых иногда не выказывали должной храбрости, и, несмотря на это привлечение, всё равно – катастрофическая нехватка судов, немецкие бомбёжки и артобстрелы. Но ведь и Мехлис действовал не в идеальных условиях.

Так можно ли сказать, что от «порядка» и «дисциплины» адмиралов толку не было так же, как и от «суеты» Мехлиса? Конечно, нет. Оба утверждения будут несправедливы.

Ниже мы поговорим о количестве эвакуированных на «большую землю» военнослужащих. Тысячи спасённых солдат, которые могли погибнуть или попасть в плен на Крымском берегу, – бесспорное свидетельство того, что какие бы недостатки не были в ходе эвакуации, но толк от действий «морского начальства» был.

А теперь стоит задуматься вот над чем: ведь эвакуацию должен был кто-то обеспечивать, прикрывая её от наседающих немцев. Фронт фактически развалился. Не было, по сути, ни армий, ни дивизий, ни частей. Войска в значительной степени были дезорганизованы и деморализованы. Уже отмечалось, что оборону на западных окраинах Керчи, в самом городе, на подступах к переправам держали в основном различные сводные отряды, создававшиеся зачастую на ходу из наиболее сознательных и мужественных бойцов, командиров и политработников, вынужденных отходить в массе нестойких войск.