W: genesis

– Аррргхпччч! Тьфу! Хорош, ну!

Заскрипели ржавые диванные пружины, он медленно сел и протер физиономию.

– Сколько время? Пора? – просипел он.

– Нет, но случилось кое-что другое! – возбужденно произнесла девушка.

– Джоан, я просил не будить меня ни при каком условии! Ты же знаешь, – сон для меня – настоящий подвиг…

– Угомонись, Том, и послушай: вроде как сюда кто-то прибыл, – она подошла к зеркалу и начала наводить утренний туалет.

– Сюда каждую секунду кто-то прибывает, мать твою! И каждое мгновение что-нибудь случается. Но нас интересует исключительно одна персоналия…

– Поговаривают, что якобы объявился Химмель, – она держала резинку в зубах, ловко манипулируя с волосами, наворачивая их в толстый хвост. – Мавшал дакой побнифь?

Том замер, потом недоверчиво переспросил ее.

– Да, да. Химмель. Тебе не послышалось. Поэтому поднимай свою морщинистую жопу и побежали.

Закончив прихорашивание, она повесила камеру на шею, взяла сумку, закинула туда блокнот, ручку, еще один фотоаппарат.

– Мне солдатик один по секрету шепнул, мол со стороны Голого сада пришел какой-то оборванец. Назвался Химмелем. Судя по поднявшемуся кипешу, по ходу и впрямь он. Сейчас его сцапали служивые, но если поторопимся, то успеем самолично удостовериться.

Том молча слушал девушку и чесал сухую лысину. Его бородатое, осунувшееся лицо выражало недоверие, граничащее со страхом и радостью. Покусав губы, он встал, потер спину, надел мятый твидовый пиджак.

– О, дела… Как молниеносно все с катушек двинулось. Всего ожидал, Джоан, но подобного…

– Шустрее одевайся! Ботинки твои под диваном.

Он достал грязные туфли без шнурков, надел их, насилу всовывая пухлые ноги.

– Который час? – спросил Том.

– Не знаю, раннее утро. До его прихода полно времени, успеем, не переживай, – протараторила девушка, окончательно собравшись и стоя в ожидании.

– Ты иди, я тебя догоню, дай морду помою, – проговорил мужчина, – Где его сейчас держат?

– Внизу, рядом с холлом, как я поняла.

– Спускайся пока, жди меня в приемной.

– Том, одна нога здесь, другая там, понял?

– Понял.

– Если хочешь, на столе бутерброды и кофе, без сахара, как любишь.

– Спасибо.

Она выскочила в коридор и быстро-быстро потопала. Ее шажки долго передавались эхом. Том же зайдя в ванную, открыл кран с грязноватой водой и замер в оцепенении, уставившись в толстую ржавую струю.

…Последнюю строчку Томас Хантер написал десять лет назад, выдав материал, который принес ему всевозможные награды и почести, вкупе с солидным материальным бонусом. Награда, по его мнению, была недостаточной, учитывая какую цену он заплатил за десяток листов текста с описаниями последнего боя у Пояса, включая интервью выживших участников, многие из которых сегодня находятся здесь.

Поставив точку и отнеся материал всем редакциям, пройдя курсы реабилитации от посттравматического расстройства, парочку запоев, тягучую депрессию, неудачную, – к счастью… ли? – попытку суицида, опять запои и снова депрессию, Том от всего сердца надеялся, что прошлое ушло, осталось погребенным за покровом лет и никогда оно не вернется в его жизнь. Жизнь спокойную, мирную, полную обыкновеннейших радостей в лице семьи, недавно появившихся на свет детей; радостей наподобие работы продавцом в скобяной лавке, увлечения рыболовством. И, конечно же, его уютнейший, просторный и солиднейше обустроенный дом. Семья, дети, работа, увлечение, спокойствие, радость быта, – ну не это ли счастье? Зачем еще что-то нужно в жизни?

Ничего из окружающего мира не волновало его, никакие войны больше не привлекали Томаса Хантера своим свирепо-мрачным, адреналиново-авантюрным, дьявольски-тлетворным очарованием; пираты, преступники, революционеры, смутьяны, бузотеры, бунтари; идущие против закона, рядом с законом, выше закона, в закон и попросту в жопу; солдаты, фанатики, ополченцы, сепаратисты, террористы, экстремисты, фундаменталисты; подпольные ячейки, банды, незаконные вооруженные формирования, законные вооруженные формирования, армии, генералы и советники, полевые командиры, молодые вожди революции, – все, все эти обозначения бессмысленного насилия не имели больше никакой треклятой возможности выдернуть его в очередное путешествие на горизонты позабытых богом стран, ради острого репортажа или отбойной статьи.

Временами, Том горько и отчаянно размышлял, когда уходил на рыбалку и оставался наедине с ненавистным собой, что родись он хотя бы на сто лет позже, то все повернулось бы иначе. И почему он не родился на сто лет позже?! А лучше б и совсем не родился… А ведь однажды, во время посиделок с редкими друзьями, один сказанул: «Зато тебе есть что порассказать твоим детям и внукам». Том тогда едва не засадил по голове бутылкой тому умнику. Надо же быть таким болваном! Можно подумать, что мечта жизни – рассказывать детям, как ты фотографировал траншеи, полные мертвых солдат, их кишок и остальных фрагментов, а потом описывал эти кошмары. Как ежедневно размышлял, что тебя убьют, несомненно убьют, не сегодня, так завтра, убьют совершенно точно, без сомнений, убьют наверняка, и грош цена этому кровавому карнавалу! Вот уж история детишкам на ночь!

К черту это, думал он. Никакие деньги не смогут купить ему новые воспоминания, где не было намертво вклиненных ярких и детальных картинок с изувеченными людьми, обстрелами, смердящими ямами от бомб, обезглавленными телами с содранной кожей, где не было бестолковой и бесконечной череды смерти, разоблачений и сенсаций. Он был одним из лучших в запечатлении ужасов великих событий прошедших лет, но ничего не могло сравниться с прогулкой по цветущей улице с сыном на руках, ничего не шло в сравнение с рыбалкой и теплым завтраком, сделанным руками любимой жены.

…Все оборвалось, резко, непредвиденно и несправедливо. Последний так называемый рейхан Хао напомнил о себе. Том не удивился случившемуся, это обязано было произойти. Человек подобного калибра никогда не исчезает и не уходит в небытие молча, где-то в тишине. Не-е-ет, нет, нет, нет! Ох, нет! Нет, забудьте! Он обязательно постарается опять перевернуть мир кверху дном, не считаясь ни с жизнью, ни со смертью остальных людей, он все жилы порвет, лишь бы поставить все вокруг раком.

Ожидание, томившее сердце Томаса годами, наконец получило выход при виде знакомого, до исступленной боли знакомого лица, покрывшего страницы газет, мелькавшего в видеорепортажах. И неведомая сила извернула душу Тома, как детские трусики после стирки, внеся в нее тягу ощущения к причастности больших событий; рука, вместо саморезов, дюбелей, шурупов, болтов желала ручку и лист, искала диктофон или микрофон. А нутро вновь рвалось испытать прилив адреналина, изнюхать пота, пропитаться кровью…

Не стало сюрпризом и то, что из пепла восстали остальные люди, которых Том, наедине с самим собой, называл не иначе, как «чудовища». Со всеми ними он был, близко или не слишком, знаком. И с годами он не понимал: стоит ли этим гордиться или от этого скорбеть.

…Бывшие коллеги, по крайней мере, те, кто остались в индустрии, встретили его с пониманием и готовностью. Все они стали или главными редакторами, или попросту владельцами радиостанций, газет, телеканалов и этих новомодных сетевых инфо-станций.

Времена кардинально изменились, поэтому получить направление в твердыню Верховного Совета не составило труда. Пара дней – и вот он здесь. Также изменился его спутник. Точнее спутница. Молодая, юркая, необычайно живая Джоан Адамс, талантливая, амбициозная, по-журналистски наглая. Ее жесткий характер, фамильярная манера общения, грубость, готовность идти напролом привлекли Тома, поэтому выбрав именно ее в напарницы, он отправился освещать пришествие Хао.

Том откашлялся, сполоснул лицо водой. «Освещать». Ненавистное слово. Пусть бы оно все погрязло во тьме…

***

10 год Новой Федерации,

Остров Судей, здание Центральной Администрации

День встречи, примерно утро

На просторном балконе молчали. Молчали опасливо потупившись. Молчали сдавленно, затравленно. Молчали и наблюдали за Маратом. Он же с мучительным выражением тер пальцами виски в попытках успокоиться.

– Господин консул, мы же так и думали, что… – начал один из присутствующих, видимо, не в силах более терпеть эту тишину. Гаспар его одернул, но не успел.

– Нет, мы так не думали! – моментально проскрипел болезненный консульский голос. Его слезящиеся, покрытые паутинами красных воспаленных жил, рысьи с желтизной глаза пробежались по подчиненным, – Не думали! Я чего угодно ожидал, но не подобного, идиоты! Нет, но ладно Зеро прошляпили, ладно полуживого овоща завалить не смогли, но чтобы вот так запросто сюда… Сюда! – сипло выхрипел Марат с надрывом. – Приперся Химмель и как ни в чем ни бывало… Здравствуйте! Меня зовут Химмель, как я знаю, меня ждут… Гостиницу нашел, мать его, блядь!

– Господин консул, – начал Гаспар. Он лучше остальных знал реальность угрозы подобных реакций начальника. – Никто не говорит, что сработано без шероховатостей. Но вы желали проверить и проверка завершилась удачно.

– Да пошел ты знаешь куда?! – ниже всех присутствующих минимум на голову, сутулый, тощий, хромой, рябой и хриплый, консул Бронштейн взглядом сковал присутствующих. – Без шероховатостей было бы получить сведения о том, что эта собака жива и находится где-то в Новом Свете.

– Он теперь называется не Новый… – неумышленно поправил видный, высокий мужчина, о чем быстро пожалел.

– Пасть закрой, – откровенно уродливое лицо Марата вместе с желчными глазами впились в говорившего. – Ты же отвечал за ликвидацию, Секариус, если не ошибаюсь?! Что, никого получше, чем слепая от злобы, обезумевшая психопатка не нашлось?! Тебе короткий ликбез устроить как проводить такие операции, а?! Вмиг устроим. Эмпирически покажу, прямо на твоей женке и отпрысках!

Мужчина, названный Секариусом, побледнел.

– А ты, – консул обратился к жгучей брюнетке, стоявшей чуть позади мужчин, – Указание давалось четкое, четче некуда: следить за ним! Следить, чтоб тебя! А не присылать мне… – консул дрожащей, тонкой рукой полез в карман и достал бумажный огрызок. – «Объект исчез из поля зрения. Никакой информации о месте следования и способе отбытия передать не можем». Ты чего, с ума сошла, милая моя? Охуела, я тебя спрашиваю?!

– Господин Бронштейн, мы обследовали окрестности и всю лечебницу, но абсолютно никаких следов не обнаружили. Даю честное слово, обследовали каждый сантиметр, – проговорила женщина необычайно томным, красивым голосом, – Я свою работу знаю. За результат я отвечаю жизнью.

Лицо Марата окаменело. Гаспар напрягся: за подобным выражением оспинного лица всегда следует реакция.

– Ну что ж, – ровным тоном сказал Марат. – Отвечай. Гаспар, организуй-ка нашей непревзойденной Лисе полет, пожалуйста.

– П… Простите? – грубое, смуглое лицо Гаспара окрасилось удивлением. Женщина в страхе попятилась.

– Ты слышал.

Проглотив какой-то комок и внутренне пересилив себя, под молчание остальных «коллег», Гаспар железной хваткой за секунду молча скрутил коллегу, перекидывая ее через мраморный балкон. Она не кричала, ибо мужчина умело заткнул ей жесткой рукой рот, лишь инстинктивно брыкалась, безумно вращая глазами.

– Постой, – остановил подчиненного консул. Подошел к дрожащей женщине, сдавленной в руках подчиненного. – Летишь секунд десять, учитывая высоту и разбиваешься. А потом я говорю всем… эээ… – он снова обратился к записке, – «Никакой информации о месте следования и способе отбытия передать не могу». Нормально? Сойдет?! – Марат скомкал бумажку и кинул в лицо подчиненной. Та простонала.

Консул тяжело дышал, облизывая язвенным языком потрескавшиеся, шершаво-сухие губы. Воздух на такой высоте был холодный и свежий. Марат укутался в свое черное пальто.

– Отпусти, – прохрипел он после недолгой паузы. Ярость, застилавшая глаза, вошла в контролируемую фазу и постепенно гасилась.

Гаспар повиновался: аккуратно поставил брюнетку обратно. Бережно отряхнул ее, поправил волосы. Она не заплакала, ни одной эмоцией не подала виду о своих ощущениях. Осталась стоять. Гаспар же подобрал бумажку с ее донесением и сунул в карман.

– Итак, милые коллеги, сработали мы плохо. По всем фронтам, – начал консул. – Но что было, то было, прошлого не исправить, не вернуть. Зеро движется сюда. Прибудет скоро.

– Откуда знаете? – спросил молчавший до этого пожилой мужчина с богатейшей седой шевелюрой и с шрамами на все лицо.

– Чую, – злобно ответил консул. – Я их всех кишками чую! Он где-то рядом. А что касается «В», то бывший маршал, если опомнится, прольет нам такое количество дерьма, что мы захлебнемся! А сделать ничего теперь с ним нельзя. Во всяком случае, на данный момент. Паскуда, висел на острие нашего ножа целое десятилетие. Не слушал бы вас никого, б-б-э-ть, надо было его грохнуть! Ой-ой-ой, советчики, едрить вас всех… Сука, крутится теперь здесь, рядом с другими уродами… Я тоже хорош… Кто меня вообще дернул их приглашать? С чего вдруг в голову такая моча ударила? Гаспар, хоть ты бы остановил!

– Да я… Как бы… – начал было смуглолицый виновато, но Марат его не слушал – он облокотился на край балкона, сделал глубокий хриплый вдох, тон его речи понизился, потом превратился в невнятное частое бормотание с самим собой. Никто из присутствующих не шевелился и в выражении лица не поменялся. Чего нельзя никак было сказать про самого Марата: его морщинистые отталкивающие любого черты заиграли и живо зашевелились, желто-красные, капиллярные глаза как муравьи забегали из стороны в сторону, из стороны в сторону, из стороны в сторону, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда…

– А эти мои гарпии-наседки с какого перепугу согласились? С какого перепугу? И все эти уроды ведь нашлись, все отозвались почти, почти, почти… Почти… Почти… Все ли? Все, все-е-е… Знают, знают чего-то падлы, нелюди, ох знают, надо было добить их, надо было их там всех добить, махом, да, единым махом, рассовать по траншеям, вместе с остальными, и каждому по пуле, каждой по пуле, всем по штыку, и оставить там, в прошлом, ох, оставить, смять их, раздавить, как жуков, как мух перебить, не хватило рук, не хватило воли, надо было добивать, очищать пламенем, очищать каленым железом, жечь все, все выжигать, до самых глубин вычищать человечью тварь, мять и плавить ее, плавить и мять, месить, как гниль, как говно, как глину!…

Гноящиеся очи консула блестели в огненном рассвете, изнутри их зажигался огонь, огонь яростный, не ведающий усталости и милосердия, словно этот огонь и был там, был всегда, где-то внутри немощного тела, потаенный и насильно притушенный, огонь превращался в пламя, и пламя выливалось, не находя себе места, выливалось наружу во внешний мир, выливалось гноем, из воспламененных очей, бегающих туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда…

– А-а-ах, вытащите меня, сжег бы все, объял пламенем, ох вы думаете не хватит меня, думаете не хватит?! Ничто не успокоит меня, ничто, ничто, никогда, ни за что, только революция, только до конца, пока не увижу ваши простреленные мозги, пока не отведаю их сам, лично, единолично, ваши стекающие мозги по застенкам нашим, бестолковые мозги, думаете зажали меня, думаете я успокоился, думаете испугали, ох, поплатитесь, ха-а-ах, нашли себе соломинку, не спасет ваша рейханская шваль, не-е-ет, не спасет, не спасет, ничто среди мирских юдолей вас не спасет от меня, только стегать каленой плеткой, стегать и стегать, пока из свиней не превратимся в людей, без жалости, без суждений, бегите лучше, эти ваши тайны, эти ваши ауры, все подчинено материальному, имел я, имел я раком ваш идейный мир, через кованного человека – в небеса! И небо уже близко! НЕБО УЖЕ БЛИЗКО!…

– Ладно, – проговорил Марат.

Словно вынырнув из клокочущей лавой тарабарщины, он выпрямился и повернулся к остальным. Подчиненные стояли не шевелясь и не дыша, будто попав в стоп-кадр; они стояли недвижные и полные трепета, словно увидевшие секунду назад пламя до краев небес, все стояли сдавленные страхом и благоговением перед совершенно для них непонятной энергией.

…Консул вошел в свое обычное пронзительное деловое состояние, лучи солнца продолжали освещать его, но обжигающая энергия, бьющая во все стороны, ушла из его облика.

– Ладно… Так тому и быть. Так и быть… Раз уж так вышло, то давайте оперировать тем что имеем: пойдем к нашему гостю всей прибывшей, появившейся компанией. Значит так…

Консул достал небольшой флакончик, встряхнул его и «пшикнул» в рот. Сделал несколько неуверенных, надломленных вдохов. Потом вытащил блестящий, жестяной портсигар, выудил синюю папиросу. Гаспар по привычке подкурил ее.

– Как я уже сказал, на мою голову идею о привлечении копролитов прошлого с радостью поддержали все члены Администрации. Поэтому слить их не получится. Надо работать, никуда не деться. На нас весь мир смотрит. Права на ошибку нет. На кону наши головы.

Сделав глубокую затяжку, Марат продолжил:

– За весь цирк джиханских недобитков отвечаешь ты, Секарио. Увидишь или заметишь странности в поведении, они начали буянить или сумасбродничать, – действуешь и наверняка, понял?!

Секарио кивнул, но сказал:

– В стане джиханов по идее формально числится наш нынешний министр финансов и не мне вам про него рассказывать. Если начнет… выходить за рамки, то как действовать?

– Никак, – сказал консул сухо. – За рамки не выйдет.

Секарио после секундной паузы поклонился и удалился с балкона.

– Так, далее. Ты отвечаешь за республиканских вояк, – обратился Марат к человеку с шрамированным лицом. – Отойдут влево или вправо – сливаем весь компромат. В архиве разрешение я выпишу. Последствия беру на себя. Среди них есть бывший маршал Юн, на него в некотором смысле можно положиться, работаешь через него тоже, понял?

Седой подчиненный также молча кивнул и покинул балкон.

– Агата, за тобой наши Администраторы, как всегда, – обратился консул к брюнетке. – О любых действиях и шагах незамедлительно докладываешь мне. В приоритете: Зеро, «В», присутствующие джиханы, военные Республики. Слово о них проронят и это слово у меня, ясно?

Женщина поклонилась. Кинула короткий взгляд на Гаспара и легким шагом вышла.

– Ну а мы, мой друг, пойдем к Зеро, – обратился Марат к начальнику своей разведки.

Ни один мускул не дрогнул на лице Гаспара. Всем своим видом он выражал согласие и покорность.

– Встретим старого знакомого, – проговорил консул и закашлялся. – Ой, нет, пойдем отсюда, не любитель я холода и ветра…

Глава 6. (

The

) Panopticon (

ver

. 4.0)

10 год Новой Федерации,

Остров Судей, здание Центральной Администрации

День встречи, граница между утром и полуднем

Понимаешь неловкость ситуации, а все равно пялишься. Непонятное нечто перед тобой вразвалку и развязно растеклось на кресле, с черной тростью на коленях.

Вид у соседа был совершенно вырвиглазный: густо намакияженное лицо, неестественно белое, с идеальной кожей; точно очерченные ярко-красные губы кривились в усмешке, сочно подведенные черной тушью крупные не моргающие глаза пялились на тебя в ответ; длинные, похожие на гриву, ало-кровавые, пышные волосы, крепко зачесанные назад, блестели в оконном свете; острый худосочный нос, колючие высокие скулы… В левом ухе торчала большая золотая серьга, на руках белоснежные перчатки, повсеместные рюшки, блестящие цепочки, вычурная, безумная одежда сине-красно-зелено-оранжево-непонятно-каких тонов с филигранными яркими пуговицами. Глядишь – и будто сам немного сходишь с ума.

– Ни чуточки не помнишь меня, да? – проговорило существо голосом не низким и не высоким, ни жестким, ни нежным, но до предела мелодичным. – Обидно, знаешь ли. Десять лет где-то пропадал, потом явился почти в чем мать родила. На радостях, думаю, повидаю старого товарища, а он сидит с девственно чистым взором.

Речь этого человека в кресле была впору его одеянию: каждое слово масляно обмакивалось в интонацию и выкладывалось в предложение; паузы, ударения на словах, на коих, казалось, и ударения делать не стоило.

– Вы… Ты … Ммм… Служил, в смысле служила… То есть в армии со мной, да? – пытаешься собрать мысли в кучу и каким-то образом начать разговор, но совершенно не получается. Да что там: определить элементарную половую принадлежность – и то не выходит. Мужиковатый для женщины, женственна для мужчины.

Оно засмеялось, высоким, ледяным голосом, кокетливо прикрыв напомаженные гладкие губы.

– Что ты, мой милый! С Республикой у меня дороги разные были, в особенности с армией.

– Значит ты джихан, – скорее утвердительно говоришь ты. И примолкаешь, ибо фантазия понеслась вскачь: если подобные люди шли в джиханы, то сам факт твоего армейского чина и служения другой стороне являлся отрадным. Фантазия же рисовала чудиков и монстров наивсевозможнейшего типа.

Фигура странно, как-то наискось, кивнула. Далее пергидрольное лицо открыло рот, обнажая белоснежные зубы, развратно играя длинным блестящим языком с черным кольцом на кончике. Язык развратно и со слюнявым чвяканьем нежно переползал по лилейным клыкам и крестцам, едва касаясь краешка матовых губ.

Ты понял, что впервые с момента «пробуждения» еще один орган впервые подал признаки жизни. Что за ерунда?!

…Лицо жадно обгладывало тебя взглядом. Взглядом ненормальным. Даже не безумным, а именно что не нормальным. Не в силах больше выдерживать вида нового, – или новой? – знакомого или знакомой, встаешь и решаешься пройтись по комнате. Вкусный, но до тошноты насыщенный аромат цветастого наполнил комнату буквально до краев. Аж передернуло.

…Приняли тебя, надо сказать, довольно оперативно, пусть и не без большой доли шока. Пройдя все формальные процедуры, накормили, одели, определили в комнату в одной из башен. Лично поприветствовать пришел, как ты узнал, консул Сената Новой Федерации, Марат Бронштейн. От одного его вида ты приободрился: в сравнении с этим консулом твое тело было вообще на высоте. Для публики вы оба обменялись пустыми словами, улыбками, рукопожатием, – испугался, что сломаешь его узкую, горячечную, шершавую ладошку, – но тебе сразу хватило ума понять, что друг другу вы, мягко говоря, не по душе. Более того, его уродливое лицо вспомнилось: вы когда-то встречались и наверняка встречи были не из приятных. В любом случае друзей в правительстве у тебя нет: приказ убить отдал либо он, либо кто-то другой из новых чиновников. Но подавать виду о том, что ты знаешь – сейчас не стоило. Куда лучше спокойно обследовать обстановку.

А обследовать было что. В здании копошилась тьма народу, все куда-то бегали, что-то делали, массы журналистов, репортеров, организаторы, чиновники, какие-то солдаты в причудливой форме, обслуживающий персонал, – все чем-то занимались. Поток суматохи подхватил тебя и понес по своему течению: накинулись журналисты, ослепляя вспышками и тыкая микрофонами, быстро осмотрели разные врачи, – сами их лица чем-то уступали Паэльсу, им требовалось на порядок больше времени, чтобы установить то, на что Луке требовались жалкие секунды.

Пару бесед провели вежливые, дружелюбные люди в штатских одеяниях, задавая вопросы, которые устанавливали произошедшее в больнице. Всем ты давал общие ответы, уверенно кося под дурачка с амнезией.

Оказалось, что перемещение от лечебницы до здания Администрации вышло необычайным. Тебя не удивило расстояние перемещения, – около половины планетарного шара, – но впечатлил другой момент: за время путешествия прошло семь дней. Хотя для тебя меньше секунды. Тот человек с треугольником на шее был очень и очень непрост. Память пока неверно служила тебе, но позволяла вполне явственно понять: подобного ты не видывал. В памяти услужливо появились образы из прошлого: глубокая, длинная с улицу и широкая в человеческий рост черная трещина в земле, вызванная ударом какого-то здоровяка с повязкой на глазах… Черная тень бьет ногой по льду и заледеневшее озеро покрывается трещинами, лед начинает дыбиться… Беловолосый мужчина взмахивает мечом и сходит лавина… Однако ж прыгать вот так запросто на неделю вперед не умел никто, в этом ты был уверен. Во всяком случае, таких ты не встречал.

По ходу дела тебе определили охрану из пары молодых и крепких на вид ребят. Они молча сопровождали тебя куда бы ты ни пошел, отстраняли назойливых репортеров, прочих приставал, коих набиралось всегда много, как только ты появлялся. Сумев перехватить газеты, понял три вещи. Во-первых, ты можешь читать, проблем с этим не было, что радовало. Во-вторых, кругом говорили и писали на обрезанной версии того, сорминорского языка. В-третьих, ты и сам был в каком-то роде знаменитостью. Твое пребывание в лечебнице, состояние здоровья и исчезновение не осталось незамеченным, трупы в больнице списали на сошедшую с ума Лизу, ты же по официальной версии в беспамятстве от пережитого пустился в бега. Подобный момент позволил тебе понять и следующее: власть способна говорить что угодно, лишь бы с уверенностью, да по СМИ, – люди проглотят. Ни у кого не возникло больших вопросов по поводу того, как вчерашний коматозник прошел полмира и явился ровно в здание Администрации. На расспросы же тех вежливых, дружелюбных людей в простых одеждах ты сказал, что ничего не помнишь. На том и отстали. Пока что.

Встретить коллег по армии не получилось. По словам организаторов, они занимались военными приготовлениями и прочей канцелярщиной, подготавливая место для встречи. Выяснилось, что на остров согнали большие силы, с кучей техники и солдат. Ты решил не предлагать свои услуги, потому что не помнишь даже как отдавать честь.

После скудноватого, – определенно, в больнице кормили вкуснее! – завтрака тебя пригласили в некое подобие комнаты ожидания для собственно ожидания Хао. В комнате-то и находился размалеванный непонятно кто. Он же – министр экономики Новой Федерации.

И думать не хотелось об экономике под руководством такого чуда.

Комната, как тебе объяснили, располагалась где-то в глубине северной колонны. Этаж и все вокруг было в плачевном состоянии, наряду с остальными залами, проходами, балконами, за исключением нескольких, наиболее используемых. Основная часть здания оставалась необитаема. Как вообще заселить подобную площадь? Мало того, как ты смог узнать, в некоторые из колонн за десять лет проникнуть так и не удалось.

Вид из окна выходил прямо в небо, оно однообразно тянулось во все стороны. Далеко на земле ты лицезрел крохотные толпы и движения. Черные массы двигались довольно организованно. Видимо, войска, подумал ты.

– Почему силы стягивают именно к центральному входу? – спрашиваешь разноцветного, сидящего позади. Видеть его не хотелось, – Если он явится с другой стороны?

– Нормальные люди приходят к главному входу, как правило, – сразу ответил елейный голос, – А не с черного, со стороны сада. В шикарных зеленых панталонах.

– Откуда узнали о его намерении встретиться? Он с кем-то получается контактировал?

Голос подождал мгновение перед тем, как ответить.

– Получается. Этот кто-то Александр Иан де Лиотар. Они с Хао когда-то были близки. Именно Иан взялся первым встретиться с нашим гостем где-то в их тайном, укромном убежище, дабы чуточку прояснить ситуацию. Через него было передано место и время встречи. Ибо что творилось в первые дни неизвестности, – не представляешь, дорогой! Паника, оры, вопли, крики, все мечутся. Наконец-то было весело!

Снова смех. Резкий и ледяной, как вода из проруби. По всему телу пробежали мурашки. Нет, спиной к нему или к ней стоять не вариант.

Возвращаешься на свое место. Пока ты бродил по комнате, фигура взяла трость и, сидя, оперлась на нее. Будто совиные глаза неотрывно следовали за тобой.

Берешь какой-то журнал со стола, лишь бы не сидеть просто так, не пересекаться с этой персоной. Говорить более не хотелось. Хотелось, если честно, уйти отсюда. Но что-то удерживало. Сам не знаешь почему, – вроде ж мерзко от накрашенного, а сидишь и делаешь вид, будто все равно.

А он, – она? – между тем, от тебя не отрывался. Всей кожей ощущаешь как бешеные, подведенные глаза прямо-таки тебя сжирают. Постепенно понял, что где-то в глубине снова поднялось то знакомое животное чувство.

Страх.

Но почему? Комплекция размалеванной личности не выдавала тренированного бойца, оружие вряд ли имелось, фигура сидела и ничего не делала. Но доводы разума не работали. Нет, не работали. Интуиция с каждой минутой почему-то била в набат сильнее и сильнее. Что-то не так с этим человеком, что-то невероятно, до крайности, до предела неправильно. Он явно не в себе. Но мало ли ненормальных?

Молчание длилось, длилось, и длилось. И длилось.

– Могу чем-то помочь? – спрашиваешь ты, смотришь прямо клоуну в глаза. Нет, не выдерживаешь, опускаешь взгляд в переносицу.

– Прошу прощения, если мое поведение смутило, – опять же молниеносно отреагировал разноцветный. – Не подумай, будто у меня есть склонность к излишней сентиментальности, но радостно вновь увидеть тебя.

На край земли бы убежать от подобной радости, думаешь ты. Вдруг спрашиваешь:

– Мы раньше были знакомы, верно?

Пусть ответ будет отрицательным, пусть будет отрицательным…

– Конечно, верно! – экспрессивно отреагировало лицо. – Сам-то посуди: ты занимал солидный командный пост в Республиканской армии, а мне довелось побывать в джиханской верхушке. Ты знал обо мне, а я о тебе.

– Мы сражались?

– О, нет, не волнуйся. Конкретно ты и я не сходились в битве. К счастью.

Армия сражалась против таких шизоидов? Проникаешься уважением к своей прошлой профессии. Это создает некоторую почву под ногами, ощущаешь небольшую уверенность.

– Если твое солдафонское самолюбие насладится, могу сказать, что ты не раз дрался с Хао, – промурлыкало гладкое лицо с милой белоснежной улыбочкой.

Почва исчезла. Тяжелое чувство накрыло тебя.

– Но ты, как правило, выходил достойно, дорогуша, – сказал цветастый. – Твое появление здесь одним своим фактом порядочно подбодрило солдатиков.

Меняй тему.

– Что у них за форма? Я ходил в такой же?

Тебе откровенно интересно, потому что одеяния солдат, их командиров и офицеров были какими-то немного нелепыми.

– Нет, – лицо изобразило подобие грусти, – Вы в Республике были начисто лишены вкуса. Тривиальные серые одеяния, строгость, минимализм, костюмы тройки. Пфф… Примитив. Поэтому мне пришлось предложить новый вариант.

– Новая военная форма предоставлена тобой?!

Лицо снова захохотало. Снова прошибло мурашками.

– Кто за армию платит, тот ее и одевает, милый мой, – весело ответила фигура, наклоняя голову вбок.

Чертов взгляд! Как же надоел. Выходит, ненормальный финансирует новую армию? Неужто никого другого не нашлось?!

Где-то загудело. Часы, как ты смог догадаться. Они отбили полдень. Надо валить. Хватит. Почему-то вдруг понял, что за дверью в комнату нет твоих сопровождающих охранников. То есть зашел-то ты с ними, но сейчас они ушли. Именно понял, ощутил. Получается, на весь бескрайний этаж были ты и это…