Злодеи

VI

Когда Ванюшка, усталый, вспотевший, очнулся от борьбы, он со страхом в глазах вполголоса сказал Салакину:

– Гляди, – где лошадь-то? Ушла!

– Она не скажет, – пробормотал Салакин, вытирая кровь с разбитого лица.

Спокойный голос товарища уменьшил страх Ванюшки.

– Н-ну, наделали делов! – искоса глядя на угольщика, сказал он.

– Лучше нам его убить, чем ему нас, – так же спокойно проговорил Салакин и тотчас же деловито добавил: – Ну-ка, давай его раздевать! Тебе – полушубок, мне – чапан. Надо скорее, а то встретит кто-нибудь или нагонит…

Ванюшка молча начал перевёртывать угольщика, снимая с него одёжу, и всё посматривал на товарища. Он подумал:

«Неужто не боится?»

Спокойное, деловое отношение товарища к убитому вызывало у Ванюшки удивление и робость пред товарищем. И ещё более удивляло его рябое, исцарапанное лицо Салакина, – оно всё вздрагивало, кривилось, точно от безмолвного смеха, и глаза на нём блестели как-то особенно, точно он в меру выпил вина или чему-то сильно обрадовался. В борьбе Ванюшка потерял картуз, Салакин взял шапку угольщика, сунул её Ванюшке и сказал:

– Надень, – озябнешь так-то! Да и нехорошо… Человек, и вдруг – без шапки. Почему такое?

Он начал выворачивать карманы штанов убитого и делал это так быстро и ловко, точно всю жизнь только тем и занимался, что убивал и грабил людей.

– Надо всё соображать, – говорил он, развязывая кисет угольщика. – Никто без шапок не ходит. Ишь ты, – золотой, пять целковых, – нет, семь с полтиной…

– Ты, – робко заговорил Ванюшка, глядя на монету загоревшимися глазами.

– Чего? – быстро окинув его взглядом, спросил Салакин. И пренебрежительно проворчал: – Ужо этого добра у нас будет довольно! Н-но, шагай, малышка! Вези скорей…

И Салакин ударил ладонью по крупу лошади.

– Я не про деньги, – сказал Ванюшка. – Я хотел спросить…

– Чего?

– Ты – первый раз это? – Ванюшка показал глазами на раздетое тело угольщика.

– Дурак! – усмехаясь, воскликнул Салакин. – Что я, разбойник, что ли?

– Я потому, что больно скоро ты его раздел…

– Живых – раздевают, а мёртвого – не велика мудрость.

И вдруг Салакин, стоявший на коленях, покачнулся и тяжело упал на ноги Ванюшки, тот вздрогнул, точно всё тело его вдруг окунулось в холодную воду, закричал, стал отталкивать от себя товарища, а лошадь от крика пустилась вскачь.

– Ничего, ничего, – бормотал Салакин, хватаясь за Ванюшку. Лицо у него стало синее, глаза тупые, тусклые.

– Между крыльцев он меня ударил. Сердце схватило… пройдёт…

– Еремей, – дрожащим голосом заговорил Ванюшка. – Воротимся, Христа ради!

– Куда?

– В город! Я боюсь…

– В город – нельзя! Нет, мы поедем, продадим лошадь, – потом туда – к Матвею…

– Я боюсь, – уныло сказал Ванюшка.

– Чего?

– Пропадём мы, брат! Чего теперь будет? Али мы за этим шли с тобой?

– Подь ты к чёрту! – громко крикнул Салакин, и глаза его злобно сверкнули. – «Пропадём!» Что значит – пропадём? Одни мы с тобой, что ли, человеков убиваем? Первый раз, что ли, на земле это случилось?

– Ты не сердись, – плачевным голосом попросил Ванюшка, видя, что лицо товарища снова стало каким-то отчаянным и точно пьяным.

– Как тут не сердиться! – с негодованием воскликнул Салакин. – Вышло эдакое…

– Ты погоди, – что мы делаем? – убедительно заговорил Ванюшка, вздрагивая всем телом и боязливо оглядываясь вокруг. – Куда мы его везём? Ведь сейчас Вишенки должны быть, – а мы с тобой чего везём?

– Тпрру, чёрт! – крикнул Салакин на лошадь и быстро, легко, как мяч, выскочил из дровней на дорогу.

– Верно, брат! – забормотал он, хватая угольщика за руку. – Бери его, тащи! Бери за ноги, ну! Тащи!

Ванюшка, стараясь не видеть лицо трупа, приподнял его ноги и всё-таки увидал что-то синее, круглое, страшное на месте лица угольщика.

– Рой яму! – командовал Салакин и прыгал в рыхлом снегу, разгребая его сильными, торопливыми движениями ног в обе стороны. Он делал это так странно, что Ванюшка, опустив тело угольщика на рыхлый снег, встал над ним и смотрел на товарища, не помогая ему.

– Зарывай, зарывай, – говорил Салакин, усердно и быстро засыпая снегом грудь и голову убитого. Товарищи возились в двух шагах от дровней, а лошадь, скосив шею, одним глазом смотрела на них и стояла неподвижно, точно замёрзла.

– Едем, готово, – сказал Салакин.

– Мало! – возразил Ванюшка.

– Чего мало?

– Заметно, – бугор…

– Всё одно!

Они сели в дровни и поехали дальше, плотно прижавшись друг к другу. Ванюшка смотрел назад по дороге, и ему казалось, что они едут страшно тихо, потому что бугор снега над телом убитого не скрывался из глаз.

– Гони лошадь, – попросил он Салакина, плотно закрыл глаза и долго не открывал их. А когда открыл, то всё-таки увидал вдали, влево от дороги, небольшое возвышение на гладком снегу.

– Эх, пропадём мы, Ерёма, – почти шёпотом сказал Ванюшка.

– Ничего, – глухо ответил Салакин. – Продадим лошадь, потом – опять в город… Ищи нас! Вот они, Вишенки-то…

Дорога опускалась под гору, в неглубокую снежную долину. Чёрные голые деревья задвигались по бокам дороги. Крикнула галка. Товарищи вздрогнули, молча взглянули в лица друг другу…

– Ты – осторожнее, – шепнул Ванюшка Салакину.