На этот раз я никого не позвал, никого не пригласил, пил один. Сам с собой чокался и выливал водяру в глотку, сначала из одной рюмки, потом из другой. Пил за двоих, получается. Так даже экономнее, я проверял. Меня хватает на пол-литра… ну, на литр, а потом… не знаю. Не помню.

Но так одиноко и тоскливо. И ёлочка голая в углу стоит. Ёлочка… Иголочка! Я тут последний огурец с солью доедаю, а у старух праздник! Новый год, чтоб его! К кому-то даже внуки приехали, а я тут… Ик!

Это ещё что? Только заикнулся о компании, и тут на тебе! То ли свинья рогатая, то ли козёл чёрный, то ли батюшка из соседнего села. Прилип к окну, чертяга, и смотрит.

– Эй, ты чё? Чё подсматриваешь?

А он не отвечает, только лыбится как негр из телевизора, ходячая реклама зубной пасты. Такая злость меня взяла на эту рожу, что я с дуру швырнул в окно бутылкой.

Окно лопнуло. Взорвалось и впустило лютый ветер! Я и пикнуть не успел, как меня подняло над землей и засосало в темноту. Искры вспыхнули перед глазами. Кажется, я ударился головой.

С секунду кругом грохотало и трещало. Похоже, я пробил собою стену.

Очнулся на утоптанном снегу. Луны не было, звёзд не было, но снег вокруг блестел так, будто я лежал под фонарём. Я поднялся и пошёл, куда глаза глядели. Света не хватало: в шаге от меня горело белым, а дальше – хоть глаз выколи. Ни сугробов, ни дорог, ни домов. Пустота.

И снова этот чёрт! Стоит в столбе света, как у меня, и лыбится, собака. Ну-с, бутылку и окно я уже разбил, теперь разобью ему рожу!

Я подбежал к нему, замахнулся, ударил, но не попал. Он как сквозь землю проваливался и снова появлялся где-то вдалеке. И всё лыбился, лыбился!

Не знаю, сколько я гонялся за этим козлосвином, но черномазый вдруг исчез, осталась лишь чернота. Холодная, злая чернота, а от неё невольно протрезвеешь.

Снег впереди кончился. Чуйка уберегла меня от рокового шага. То была не голая земля, а край ямы – широкой и длинной, точно под гроб вырытой. И дна ей не видать, хоть камень кидай и слушай: стукнет или нет?

Гнилое место. Гиблое место.

Я попятился, но в спину упёрлись не то костяшки пальцев, не то рога. И пикнуть не успел, как снег по бокам ямы исчез, и я провалился в бездонную могилу.

Ни ветра, ни звука, ни всполоха. Неужто я умер?

Потом как-то рассеялось; я точно очнулся ото сна, хоть и не засыпал… наверное. Кругом поле, а может лесок, не разобрать в темноте. Под ногами лёд и всё тот же снег. Из сугробов торчали не то кресты, не то костлявые березы. Звёзд да месяца я, сколько не подымал голову, не увидел, но вдалеке горел огонь. То не костёр, это точно, но и не свет из окошка избёнки. А жаль. Холодно зимой без сапог и без всего. Хоть ветра нет, а то бы околел на месте.

Не нравится мне этот бледный свет, ой не нравится! Точно гнилушка маячит, на смерть зазывает. Но куда ещё идти?

Иду на свет, а он где-то на опушке леса горит. Не могу разглядеть, что это такое. Надо поближе…

Всё-таки не протрезвел, получается?

Вижу, стол огромный стоит, какой на свадьбу и поминки ставят. Стулья стоят, тарелки блестят, а свет оказался от свечи. Только блюда пустые, гостей нет, а по стульям вороны скачут. Во главе стола сидит девица… или старуха. Эх, старый я стал, не разглядеть. Лицо острое, сама худая, глаза впалые. Хмурая. Увидев меня, указала на место подле себя. И тарелку пододвинула.

Хех, игривая! На живот мой руку кладёт. Старый я, но ещё ого-го! Девица или старуха? Не пойму…

***

– Зин, ты слыхала? Дед Максим околел.

– Да ну? Да ты шо? Да прямо до смерти?

– А то! Надрался, выполз из дому в трусах и умёрз в лесу. Так ещё какая-то гадина ему брюхо подъела, печени как не бывало.

– Страсти рассказываешь, Варя! Ей-богу, угомонись! Внучка малая носится, испугаешь ребёнка.

– Да что ты волнуешься? Что переживаешь? Они ж сейчас все продвинутые, хомячков хоронят и в какую-то Доку играют. Им легко: ну, помер дед Максим, да и… тьфу, не при детях будь сказано!

Как в телевизоре

Поток абсурда, который некий сценарист счёл достойным диалога, вытеснил жужжание телефона, поставленного на беззвучный режим. А вот с писком микроволновки такое не сработало – очень уж Майкл рассчитывал на кусок пиццы с ананасами, оставшийся с обеда.

Вскочив с дивана, Майкл зашагал на кухню. Стоило отворить дверцу прибора и выпустить запах горячего теста наружу, как желудок, доселе спокойный, сжался и будто бы заскулил, торопя своего носителя вернуться к телевизору и поработать челюстями. Не было причин задерживаться или протестовать. Да и поток сознания сценариста уже принял иную форму, судя по звуку. Даже экшен какой-то начался: что-то с грохотом и звоном разбилось.

Излишне реалистично разбилось.

«Так, стоп…»

Спешно, но с тарелкой в руке (зря, что ли, ходил?) Майкл вернулся в гостиную. Как он и опасался в душе, пузатый телевизор лежал на полу экраном вниз, а вокруг него валялись осколки стекла и пластмассы. Лицо Максима скривилось, словно тот закусил лимонной долькой, а мозг, похоже, не был готов анализировать произошедшее и выдал лишь спокойное: «Надо взять пиво из холодильника».

Туловище уже отреагировало на правильную, в общем-то, мысль – ужин ведь надо чем-то запивать – но не тут-то было. Совсем рядом раздался новый звон, и нечто большое и темное ввалилось внутрь через окно. Вздрогнув, Максим едва не выронил тарелку. Шторы скрывали интервента, но не полностью: ткань уже приобретала очертания высокого и массивного существа. До ушей донеслось напряжённое сопение. Владелец квартиры буксовал, дурная голова гнала к пришельцу.

И оно двинулось навстречу.

Лапы ступили на нижний край штор, натягивая их, но движение не прекратилось; материя с мерзким треском расползлась под когтями и весом существа, и на глаза Майклу показалась покрытая черно-белой шерстью лапа.

Взвизгнув, Майкл швырнул тарелку в животное и бросился к двери. Тварь не торопилась пускаться в погоню, и парень без затруднений выбрался на улицу.

«Хана ужину!»

Улица встретила напуганного домоседа перевёрнутым мусорным баком, в содержимом которого копошились еноты – и не только. У соседнего дома дымился разбитый автомобиль. Пучеглазая зебра щипала газон.

– Что случилось с этим проклятым пригородом?..– Майкл шагнул, не глядя под ноги, и едва не покатился со ступеней кубарем. На пороге сидел детёныш панды и, повторяя за одним из пирующих енотов, вдумчиво тряс чью-то оторванную ногу вверх-вниз.

Из покинутого дома раздался рёв, и пятнистый медвежонок ответил на него. «Мама сейчас придёт». Вспотевший и побелевший Майкл не стал дожидаться воссоединения и покинул двор.

«Где же, блин, все? Неужели я остался совсем один?»

Ответ не заставил себя ждать. Противно визжа шинами, из-за угла выскочил розовый кабриолет с двумя неформалами… наверное.

– Не останавливайся, Артемон, гони вперёд! – обтянутая латексом пассажирка отличалась синими волосами и противным скрипучим голосом, а голый водитель в маске и с кляпом, похожим на красный клоунский нос – молчаливой исполнительностью. Заметив Майкла, яркая леди уделила ему толику внимания и показала средний палец. Даже два. Затем машина выехала за границы автодороги и затерялась между постройками.

«Не сожрут, так изобьют ржавыми трубами или чем похуже. Неужели нормальных людей не осталось?»

Прорыв

– Анжела, вы меня слушаете?

– Да, Михаил, я слушаю и записываю.

– Слава Богу! А то в кино показывают, что психолог только делает вид, что помогает, а на деле…

– …надеется, что пациент поможет себе сам? – Анжела взглянула на Михаила с укором. – К сожалению, это так не работает. Выговориться необходимо для снятия стресса, но проблема от этого никуда не денется. Её надо прорабатывать.

– Ох уж эти предрассудки, да? – Михаил с улыбкой повернул голову в сторону Анжелы. – Ладно, с чего начнём?

– Попробуем нащупать истоки вашей проблемы. Какие у вас в детстве были отношения с родителями?

– Ох… Не знаю даже. Отец… Он был со мной, но вот я как будто с ним не был.

– Хм-м.

– Типа, вот он звал меня на рыбалку или, не знаю, учил складывать бумажные самолетики, а мне не хотелось. Ничего не хотелось. И, кажется, даже его самого видеть не хотелось. Могу себе представить, что он чувствовал…

– Хотите сказать, он никогда не был вашим кумиром? Вашим героем?

– Да, вроде того. Но ведь должен был, верно? Кто же ещё?

– Угу. А ваша мать?

– Мать…

– Она вас любила? Какие у вас с ней отношения?

– Любила, да. То есть, разве бывает иначе? Правда, когда родилась сестра, мне всё время казалось, что… что я больше не нужен. То есть, я знал, что маленькой внимание нужнее, что родители и без того разрываются на части. Я спрашивал у мамы, не жалеет ли она, что я родился. Не жалеет ли она, что завела семью. Она отвечала, что всё в порядке, что всё так, как она хотела, но… Я не знаю. Разве могла она ответить что-то другое?

– Вам кажется, что вас недостаточно любят таким, какой вы есть?

– Да, наверное.

– У вас есть проблемы с женщинами? Ну, с противоположным полом?

– Да какие женщины… Нет женщин – нет проблем, – Михаил нервно усмехнулся и потупил взор. – Сейчас очень страшно заводить отношения. Куда ни посмотришь, всюду обмамы… обманывают, разводят.

– Вам страшно сейчас или вообще?

– Вообще.

– Вы нас боитесь? – Анжела улыбнулась.

– Немного.

– Разве мы кусаемся?

– Вы… Я не могу дать то, чего вам хочется, – и шепотом добавил: – Даже того, что вы заслуживаете.

– Та-а-ак!..

– Я не соответствую ожиданиям, понимаете? Что тогда, что сейчас. Все ждут от меня… чего-то! Хотят, чтобы я был мужиком! Чтобы я жил для Кого-то, горбатился ради Кого-то и сдох ради Чего-то. Но я не хочу вот так. Я… я не знаю, чего я хочу. Сейчас я чувствую себя пустой оболочкой. Словно меня, считай, и нет уже. Стреляная гильза.

– Хорошее сравнение, – ухмыльнулась Анжела, косясь на часы.

– Да уж…

– Сегодня вы совершили прорыв, – Анжела захлопнула тетрадь и встала, – но, боюсь, ваше время подошло к концу, – и отключила систему жизнеобеспечения.

Пока не подул ветер

– Сэр Гарольд, вы умелый танцор!

Положа руку на сердце, Гарольд никогда не танцевал кадриль. Но, как выяснилось, был в сём искусстве весьма одарён: пунцовые щёки мисс Марджери, лёгкой и воздушной, точно ангел, не дадут соврать. Светлоликая дева порывалась вновь приблизиться к кавалеру, и ангелу-хранителю пришлось призвать на помощь всё воинство Рая, чтобы увести подопечную от греха подальше.

Дамы улыбались, а их кавалеры молчали, понурив взгляд. Гарольд был в центре внимания, словно никто другой и не танцевал сегодня. Залитые светом фигуры аплодировали, но Гарольд едва слышал их: звуки шли как сквозь гул парового котла.

Как сквозь туман…

Фигуры размыло, будто из невидимых трещин в полу поднялся пар. Свет померк, стены потемнели. Бальный зал бесшумно сжался до обеденного, и почти всё пространство в комнате занял стол, по бокам которого ютились немногочисленные гости. Обои скрывались за стеллажами с бессчётным количеством книг, словно дом принадлежал не почтенному джентльмену, а богатому бездельнику-сумасброду. Лишь рамы с затенёнными лесными, садовыми и бог знает какими ещё пейзажами разбавляли гнетущий фон.

– Гарри! – позвали из-за стола. – Гарри, друг мой, садись, выпей со мной!

Ноги сами понесли Гарольда к столу, к свободному стулу напротив мужчины, чьё лицо казалось Гарольду знакомым, но вспомнить имя не удавалось. Между ними стояли кружки и бутылка бренди. Знакомый незнакомец не заставил себя ждать и тотчас проявил радушие.

Дверей в комнате будто и не было, но гостей всё равно становилось меньше. Краем глаза Гарольд видел, как леди и джентльмены подходили к картинам, перелезали через рамы и разбредались по паркам, улицам, садам. Лишь немногие оставались на виду, замирая в живописной позе.

– Ох, рому бы, – посетовал собутыльник, чьё лицо чересчур раскраснелось для благородного господина. – Пятнадцать человек на сундук мертве-е-еца!..

Гарольд сонно взглянул в своё отражение на донышке кружки. Смазанный, безликий силуэт…

***

– Йо-хо-хо! И бутылка рома…

Ветер привёл Гарольда в чувство. Приподнявшись, он огляделся. Картин и книжных стен больше не было, равно как и стола с кружками: всё рассеялось, растрепалось порывом ветра, точно дым. На чёрном небе серебрилась луна в окружении жестяных звёзд. Гарольд сидел на земле, обнимая початую бутылку и прислонившись спиной к сараю. Перед ним возвышался притихший трактир мистера Марджери, а сбоку валялся собутыльник. Вперемежку с храпом из его горла выплёскивалась матросская песня.

– Пей, и дьявол тебя… доведёт до конца…

Гарольд не стал подпевать, хоть и знал текст не хуже других. Лишь печально взглянул на своё отражение в бутылке.

Смазанный, безликий силуэт.

Похожи на людей

Хорошо быть ребёнком, хорошо радоваться всему новому. Пришлось встать пораньше, но едва вскочив с кровати, Зои энергично и деловито засновала по дому, одеваясь и собирая рюкзак. По-хорошему, его надо было собрать заранее, но Зои так заигралась с куклами, резиновыми уточками и другими мишками, что совсем забыла об игре в людей. В её случае, об игре в школу. С доской, формой, тетрадями, звонками и даже огромной резиновой жабой в роли Миссис Фрогги, учительницы чтения.

Мама с папой помахали Зои с порога и вернулись в дом. Им тоже надо было собираться – играть в клерка и педиатра. Возможно, в будущем Зои и сама сыграет них.

В странном и до скучного чёрно-белом костюме Зои чувствовала себя не то воланом для бадминтона, не то пушистой тефтелькой – и двигалась соответствующе. Как бы она ни спешила, как бы ни старалась прийти заранее, чтобы поболтать с мишками, игравшими её одноклассников, всё равно вбежала в класс за секунду до звонка.

Первым уроком стояло чтение. Миссис Фрогги не заставила себя ждать.

– Кво квочет квочиквать сквазку?

Мишка на первой парте поднял руку. Он играл в отличника.

– Ква-квай, чиквай. Отквой пятую скваницу и чиквай вслух.

Отличник раскрыл книгу и начал читать сказку – с середины. Почти сразу, как он начал, медвежонок с соседней парты, игравший задиру, вынул из карманов скомканные бумажки и стал потихоньку кидать их в чтеца. Некоторые из шариков не долетали до цели, некоторые миссис Фрогги ловила языком в полёте. Когда отличник сбился и оглянулся на корчащего рожи соседа, миссис Фрогги нахмурилась.

– Почему не чикваешь? Чиквай с выкважением!

Зои подняла лапу, чтобы сыграть свою роль, но учительница, едва заметив движение, выбросила язык. Его кончик щёлкнул Зои в лоб, точно хлыст.

– Ква не спквашивала тебя! – миссис Фрогги перевела взгляд обратно на отличника. – Чиквай с выкважением!

Медвежата продолжили играть.

Когда прозвенел звонок, миссис Фрогги упрыгала в коридор, а медвежонок-отличник заплакал. Медвежата очень испугались и обступили его; Задира, кажется, испугался больше всех.

– Мики, почему ты плачешь? Что с тобой?

– Этого не было в роли! – утёр слёзы Мики. – Родители не говорили…

Игра шла своим чередом – начался урок арифметики. Учительницу играла плюшевая крыса миссис Грыз, не выпускавшая из лап линейку. Зои очень боялась миссис Грыз и даже усомнилась, стоит ли ей быть активной и смелой, как того требовала роль.

Когда у Задиры кончилась бумага для шариков, он стал вырывать листы из игрушечных учебников. Оказывается, из них выходят отличные снаряды: первый же шарик попал Мики в ручку, и в его аккуратной тетради появилась жирная синяя клякса.

– Ой!

Миссис Грыз тут же оскалилась и в два прыжка настигла нарушителей порядка.

– Порядок!

Засвистела линейка, заохали медвежата. На лапке Мики выступил пух!

– Порррядок!!!

Прозвенел звонок. Миссис Грыз схватила нерадивых учеников за шкирки и выволокла из класса. Директору и завучу тоже нужно отыгрывать свои роли.

Дальше была игра в урок окружающего мира. Зои с ужасом ждала, что в класс войдёт мистер Торчер, деревянный солдатик, не расстававшийся с ружьём, но он не пришёл – «сгорел на службе». На замену ему позвали плюшевую медведицу мисс Дебби (фамилию Зои забыла), игравшую новенькую учительницу, «только-только выпущенную из института».

«Как же много игр было у людей…»

Этот урок… эта игра понравилась Зои больше остальных. Жаль, не все медвежата смогли поучаствовать.

***

– Ну, как дела в школе?

Родители встретили Зои у порога, а она не знала, что им ответить. Мама с папой ждали рассказа с нетерпением: в их время плюшевые медвежата не могли играть в школу. Они вообще не могли ни во что играть самостоятельно, без участия людей.

Но не каждая игра приносит удовольствие.

– Мам, пап, а можно я больше не буду играть в школу?