Loe raamatut: «Девятая могила»

Font:

Пролог

14 июня 1998 г. – 8 ноября 1999 г.

Было до того темно, что он едва видел. К тому же автозак, пробирающийся по этим глухим местам, трясло так сильно, что буквы, которые он пытался вывести, было почти невозможно разобрать. Но ничего не поделаешь. Это его последний шанс – надо успеть записать все до того, как под ним растечется большая лужа крови. Рассказать о том, как влюбленность заставила его отказаться от всего и броситься в неизвестность. О том, как свои подстрелили его и взяли в плен, а теперь везут на верную смерть.

Ручка была у него с тех пор, как он покинул израильский военный лагерь у блокпоста в Хувваре и отправился в неподконтрольные части Западного берега. Бумагой ему служили несколько пустых страниц из дневника, найденного им в рюкзаке Тамира, где также лежал использованный конверт, который можно было вывернуть наизнанку. Дописав письмо, он сложил страницы окровавленными руками, положил в конверт и попытался его заклеить.

У него не было ни марки, ни адреса получателя. Одно только имя. И тем не менее, он без колебаний просунул письмо в узенькую щель и отпустил его. Если на то будет божья воля, письмо дойдет, подумал он, и на него навалилась усталость.

Не успел конверт коснуться земли, как его подхватил сильный ветер и унес высоко-высоко к черному беззвездному небу, откуда еще одна непогода только что обрушилась на Эбал и Гаризим – горы на окраине города Наблус. Промежутки между сверкающими молниями и глухими раскатами грома становились все короче. В воздухе пахло дождем; казалось, еще несколько секунд, и он прибьет конверт к земле и превратит сухую землю в сырую глину. Но дождь так и не пошел, и окровавленный конверт с написанным от руки письмом поднялся высоко над горами и перелетел границу с Иорданией.

Саладин Хазайме лежал на расстеленной подстилке и смотрел на небо, где робко начал заявлять о себе рассвет. Сильный ветер после ночной непогоды наконец стих – похоже, впереди был прекрасный день.

Солнце словно решило провести на небе генеральную уборку к его семидесятилетию. Но не это занимало мысли Саладина Хазайме. Хотя день рождения и был основной причиной его десятидневного паломничества, он был сосредоточен совсем на другом.

Сначала ему показалось, что на высоте в несколько тысяч метров летит самолет, но потом он решил, что, наверное, это птица с раненым крылом. А сейчас он вообще не знал, что падало с неба примерно в пятидесяти метрах от него, время от времени поблескивая в лучах солнца.

Саладин Хазайме встал. Его поразило, что боль в спине, которую он обычно испытывал по утрам, как рукой сняло. Он поспешно скатал свою подстилку и положил в рюкзак. Что-то должно произойти. Что-то очень значительное. И он почувствовал прилив энергии.

Это не что иное, как знак свыше. Явление Бога, в которого он верил столько, сколько себя помнил, и который теперь говорил, что он на правильном пути. Бога, чей сын в день своего семидесятилетия решил пройти по Его стопам весь путь до Иерусалима от Галилейского озера.

Вчера он посетил святую пещеру в Анджаре с целью провести ночь именно там, где ее провел Иисус вместе с апостолами и девой Марией. Но его обнаружили охранники, и ему пришлось спать под открытым небом. Но во всем явно есть смысл, подумал Саладин и легким шагом поспешил по бугристой земле к оливковому дереву, в ветвях которого застрял божий знак.

Подойдя поближе, он увидел, что это конверт.

Конверт?

Сколько Саладин ни пытался, он не мог объяснить логически, откуда взялся конверт, и наконец решил, что для ответа достаточно – с небес. И, может быть, был не так уж и неправ, поскольку слышал свой внутренний голос, повторяющий, как мантру, как важно ему позаботиться о конверте. Таков замысел. Именно это и ничто другое – подлинный смысл его паломничества.

С нескольких попыток ему удалось сбить конверт камнем и поймать его до того, как тот упал на землю. Конверт был грязный и во многих местах протерся до дыр. Он выглядел так, словно пережил конец света. К тому же он весил больше, чем ожидал Саладин.

Все сомнения как рукой сняло.

Бог избрал его.

Это не просто конверт.

Саладин осмотрел его с обеих сторон в поисках зацепок, но ничего не нашел, кроме имени, выведенного маленькими корявыми буквами.

Аиша Шахин

Саладин Хазайме сел на камень и с трудом выговорил имя, но оно ему ничего не сказало. После некоторых колебаний он достал нож и осторожно вскрыл конверт. Невольно задержав дыхание, он вынул и развернул письмо, испещренное знаками, которые образовывали длинные ряды слов.

Он смог понять только, что это иврит. Но как ему, едва умеющему читать по-арабски, разобрать вот это?

Что Бог хочет сказать? Наказать его за то, что ему так и не удалось научиться читать? Или письмо предназначено вовсе не ему? Является ли он всего лишь незначительным посредником, чья единственная задача – отправить письмо дальше? Он безуспешно пытался побороть в себе разочарование, пока складывал письмо, помещал его обратно в конверт и продолжал свое странствие на север в сторону Аджлуна, где неохотно бросил его в почтовый ящик.

Многие наверняка бы посчитали, что Халид Шавабке ведет себя непорядочно и поступает глубоко аморально. Сам же он не испытывал ни малейшего угрызения совести, когда откладывал в сторону конверты без марок, отправителя или полного адреса. Письма, оформленные не по правилам, – его собственность. Эту практику он без исключений применял все сорок три года работы сортировщиком почты.

У него дома было несколько ящиков с заблудившимися письмами, и больше всего на свете он любил достать наугад какое-нибудь письмо и ознакомиться с мыслями, предназначенными кому-то другому. Но именно этот конверт был более чем необычным.

Налет патины свидетельствовал о том, что письмо проделало долгий путь. Вдобавок его уже кто-то вскрывал, не тронув содержимого.

Оставив ему и только ему.

Ровно на девяносто восемь минут раньше, чем обычно, Халид Шавабке был дома и запер дверь изнутри. Чтобы выиграть время, не стал пить чай, хотя у него было печенье «Хариса», и почти бежал домой всю дорогу от автобусной остановки. Он совсем запыхался и почувствовал, как через слишком тесную синтетическую рубашку проступает пот.

Ужин подождет. Вместо этого он налил бокал вина из бутылки, спрятанной на книжной полке за книгами, сел в кресло, зажег торшер, достал конверт и с благоговением развернул письмо.

«Наконец-то», – подумал он и потянулся за вином, будучи в счастливом неведении, что тромб, который в течение нескольких лет образовывался в его левой ноге, оторвался и вместе с кровотоком попал в легкие.

Хотя прошло больше года с тех пор, как дядя Марии скончался от легочной эмболии, она не переступала порог его дома. Два ее брата опротестовали завещание и делали все, чтобы заставить ее отказаться от наследства. Даже собственный отец попытался убедить ее в том, что Халид Шавабке все время жил один и, в конце концов, лишился разума, и что женщины никогда не были и не будут созданы для того, чтобы владеть имуществом и управлять им.

Но Мария стояла на своем и теперь, наконец, смогла вставить ключ в замок и открыть дверь. Вдобавок ко всему она перестала общаться с родителями и с обоими братьями, но ничего не поделаешь. Теперь надо освободить дом и продать его. На деньги от продажи дома она сможет уйти из пошивочной мастерской, переехать в Амман и начать бороться за права женщин в Иорданской национальной женской комиссии.

Этого не должно было произойти. Не было никаких признаков того, что письмо когда-либо дойдет от адресата. При таком количестве препятствий вероятность была настолько мала, что ее нельзя было принимать во внимание.

И все же именно так и случилось.

Спустя год, четыре месяца и шестнадцать суток после того, как письмо просунули в щель автозака и его подхватил ветер в черной ночи, его нашла Мария Шавабке, и спустя несколько часов ей чудом удалось собрать воедино фрагменты письма, на конверте которого ничего не было, кроме имени.

Прочитав чудовищный рассказ, она не спала три ночи, а затем написала на конверте полный адрес, найденный в интернете, наклеила марки и отнесла на ближайшую почту. Не имея ни малейшего понятия о последствиях.

Аиша Шахин
Ул. Сельмедальсвеген, 40, 7-й этаж
129 37 Хегерстен
Швеция

Часть I

16–19 декабря 2009 г.

«Многие от моих действий придут в ужас. Некоторые сочтут их местью за все нанесенные мне обиды. Другие – невероятной игрой, чтобы обмануть систему и показать, как далеко можно зайти. Но большинство трогательно сойдутся во мнении, что это деяния крайне больного человека.
И все будут неправы…»

1

Два дня назад

Софи Леандер сидела в комнате ожидания отделения УЗИ Южной больницы и листала замусоленный экземпляр журнала «Мы – родители», развороты которого пестрели снимками красивых и счастливых мам и пап. Больше всего на свете ей хотелось стать одной из таких мам. Но после всех бесполезных курсов приема «Перготайма» она начала сомневаться в том, что когда-нибудь сможет забеременеть.

Это ее самый последний шанс. Если окажется, что и на этот раз лекарство не дало никакого результата, ей останется только сдаться.

Что, похоже, ее муж уже сделал. А ведь он обещал быть с ней рядом, как только он ей понадобится. Она включила мобильный и снова прочла его сообщение. «Возникли кое-какие обстоятельства, и, к сожалению, я не успею». Словно речь шла о покупке пакета молока по дороге с работы домой. Он даже не удосужился написать «удачи».

Она надеялась, что переезд в Швецию три года назад даст новый импульс их чувствам. Тем более что он даже решил взять ее фамилию. Тогда она расценила это как объяснение в любви. Как доказательство того, что, как бы там ни было, их на свете двое. Теперь она уже не была полностью уверена и не могла отделаться от ощущения, что они все больше отдаляются друг от друга. Она пыталась обсудить с ним это, но он совершенно ее не понимал и упорно клялся в своей любви. Хотя она видела по его глазам. Или, точнее, по тому, как он отводил глаза.

У того, кто некогда спас ей жизнь, теперь вдруг возникли кое-какие обстоятельства, и он едва смотрит в ее сторону. Ей хотелось позвонить и прижать его к стенке. Спросить, не разлюбил ли он ее. Не встретил ли другую. Но она не решалась. К тому же она не сомневалась в том, что он все равно не подойдет к телефону. Он почти всегда так делал, когда работал, особенно сейчас, в разгар своего нового проекта. Нет, ее единственный шанс – положительный ответ врача. Как только она его получит, все наладится. Она сможет дать ему этого ребенка, и муж поймет, как сильно он на самом деле ее любит.

– Софи Леандер.

Ее вызвали, и она пошла за акушеркой по коридору. Та привела ее в маленький смотровой кабинет со спущенными жалюзи, большим аппаратом, напоминающим компьютер, и больничной койкой.

– Можете повесить верхнюю одежду вот на тот крючок, а сами ложитесь на койку. Врач придет с минуты на минуту.

Софи кивнула, сняла пальто и стала стягивать сапоги. Тем временем акушерка вышла из кабинета. Она легла на койку, подняла блузку и расстегнула брюки. Она решила все равно позвонить ему и спросить, из-за каких таких важных дел он не смог быть вместе с ней. Но она успела только потянуться за сумкой, как открылась дверь и вошел врач.

– Это вы Софи Леандер?

Софи кивнула.

– Хорошо, тогда посмотрим… Для начала лягте на бок спиной ко мне.

Софи сделала, как ей велели, и услышала, что за ее спиной врач открыл какую-то пластиковую упаковку. Она не могла точно сказать, в чем дело, но чувствовала: тут что-то не так.

– Меня прислали сюда на обследование яичников.

– Конечно. Но сначала мы должны кое-что сделать, – сказал врач и начал нажимать пальцами ей на позвонки.

Внезапно у нее кольнуло в спине.

– Подождите. Что вы делаете? Вы сделали мне укол? – Софи перевернулась и увидела, как врач кладет что-то в боковой карман брюк. – Я должна знать, что…

– Вам совершенно не о чем беспокоиться. Самая обычная рутина. Это ваши вещи? – врач показал на ее пальто и сапоги и, не дожидаясь ответа, положил их у нее в ногах. – Лучше ничего не забывать. Иначе что тогда получится?

Софи не первый раз обследовали яичники ультразвуком, но такого точно не было. Она понятия не имела, что происходит. Она не сомневалась только в том, что больше не хочет в этом участвовать. Что хочет уйти отсюда. От врача и из смотрового кабинета. И вообще из больницы.

– Думаю, мне лучше уйти, – сказала она и попыталась встать. – Я хочу уйти, слышите? – Но тело ее не слушалось. – Что происходит? Что вы сделали?

Врач наклонился к ней, улыбнулся и погладил ее по щеке.

– Вы скоро поймете.

Софи попыталась протестовать и закричать как можно громче. Но дыхательная маска, которую натянули ей на лицо, поглотила все звуки, и не успела она и глазом моргнуть, как койку сняли с тормозов, выкатили из смотрового кабинета и повезли дальше по коридору.

Если бы она только могла за что-то ухватиться, за что угодно, и стащить себя с койки, чтобы все поняли, что происходит. Но ничего не получалось. Она только могла лежать, уставившись в потолок, где одна лампа дневного света сменяла другую.

Еще лица. Повсюду беременные мамы и будущие папы. Акушерки и врачи. Все так близко и одновременно так далеко. Звук открывающихся дверей. Лифт и голоса других посетителей. Двери лифта, которые закрылись за ней. Или открылись?

И вот она опять наедине с врачом, который насвистывает мелодию, эхом отдающуюся от толстых стен. Это единственное, что она может слышать. Кроме своего собственного дыхания, напоминающего о детстве, когда она болела астмой. Иногда ей приходилось прерывать игры и хватать ртом воздух, и она чувствовала себя совершенно беспомощной. Сейчас она была такой же маленькой и беззащитной, и больше всего ей хотелось сдаться и расплакаться. Но она не могла даже этого.

Лампы на бетонном потолке остановились, и она увидела, как ее ноги переложили на носилки, а вслед за ними и верхнюю часть туловища. «Вы скоро поймете», – сказал врач. Каким образом она сможет понять? Она вспомнила о пластическом хирурге из Мальме, который впрыскивал что-то своим пациентам, чтобы они не могли оказать сопротивление, когда он их насиловал. Но почему кому-то захотелось ее изнасиловать?

Ее внесли в карету скорой помощи ногами вперед, и она решила сосредоточиться на звуках. Дверь со стороны водительского сиденья закрылась, и завелся двигатель. Они тронулись и свернули на запад на улицу Рингвеген, а потом двинулись по улице Хорнсгатан в сторону района Хорнстуль, откуда выехали из города по мосту Лильехольмсбрун. До этого момента она без проблем следила за своим передвижением. Стало труднее, когда они заехали на развязку, делая один виток за другим, и постепенно Софи перестала ориентироваться в пространстве.

Примерно через двадцать минут они притормозили и остановились. Они могли вернуться в больницу с тем же успехом, что и приехать в любое другое место. Она услышала, как открываются гаражные ворота, скорая проезжает еще около тридцати метров, а потом глохнет двигатель.

Двери открываются, ее вытаскивают из машины и везут дальше на каталке. На потолке лампы дневного света опять сменяют друг друга. Ход ускоряется; шаги врача отзываются эхом и, в конце концов, останавливаются. Звяканье ключей и отрывистый звук, после чего начинает работать электродвигатель.

Ее вкатили в темную комнату, и, судя по звуку, за ней что-то закрылось. На потолке зажглась яркая лампа, осветив удлиненный стол. Софи не смогла разглядеть, каких размеров комната и есть ли в ней окна. Она видела только лампу и стол, вокруг которого стояло несколько аппаратов. Ее подкатили к столу, и тогда она заметила, что он обернут полиэтиленовой пленкой, снабжен крепежными ремнями, а немного ниже середины в столешнице проделана дырка диаметром примерно десять сантиметров. Рядом находится металлический стол, покрытый белым полотенцем, на котором в ряд лежат хирургические инструменты.

Только теперь до Софи Леандер дошло, в чем дело.

Увидев все эти ножницы, зажимы и скальпели, она прекрасно все поняла.

Почему ее увезли.

И что ее ждет.

2

Фабиан Риск прочел сообщение еще раз и только потом оторвал глаза от мобильного. Его встретил вопросительный взгляд классной руководительницы.

– Мне жаль, но, похоже, она не сможет прийти.

– Вот как? Ну, ладно, – классная руководительница явно дала понять, что она думает на этот счет.

– А что, мамы не будет? – У Матильды был такой вид, словно она скорее прыгнет с моста Вестербрун, чем согласится на проведение беседы с родителями без Сони. И Фабиан ее понимал. Последнее время он по разным причинам пропускал эти беседы, и хотя Матильда уже училась в третьем классе, даже не помнил, как зовут классную руководительницу.

– Матильда, к сожалению, маме надо работать. Ты ведь знаешь, как бывает перед открытием выставки.

– Но она же обещала прийти.

– Я знаю. Уверяю тебя, она так же расстроена, как и ты. Но уверен, что все пройдет хорошо. – Он потрепал дочь по голове, ожидая поддержки от классной, но та в ответ улыбнулась такой ничего не значащей улыбкой, словно они играли в покер.

– Перестань, – Матильда отвела его руку и поправила розовые заколки в темных волосах до плеч.

– Что касается мотивации Матильды к учебе и способности следить за ходом уроков, то тут все учителя отзываются только положительно. – Классная листала свои бумаги. – По шведскому и математике она одна из лучших… – Она замолчала, посмотрев на мобильный Фабиана, который завибрировал на столе.

– Извините, – Фабиан перевернул мобильный и, к своему удивлению, увидел, что звонит Херман Эдельман – его давний начальник в Государственной криминальной полиции в Стокгольме. Несмотря на свои шестьдесят лет, Эдельман всегда был в курсе всех дел и до сих пор остался поборником правды. Честно говоря, если бы не Эдельман, Фабиан не стал бы хорошим следователем.

Но именно сегодня начальника не видели в отделе после обеда, и во время вечерней кофе-паузы ни Фабиан, ни остальные сотрудники по-прежнему ничего о нем не слышали и заволновались, а вдруг с ним что-то случилось.

А теперь он звонит. К тому же после окончания рабочего дня, что может означать только одно.

Что-то наверняка случилось.

Что-то неотложное.

Фабиан хотел было ответить, но классная кашлянула.

– Времени у нас в обрез. Вы не единственные, с кем я сегодня провожу беседу.

– Извините, на чем мы остановились? – Фабиан отклонил разговор и отложил телефон.

– Матильда. Ваша дочь. – Классная выдавила из себя улыбку. – Как я уже сказала, все учителя отзываются о ней только положительно. Но… – Она посмотрела Фабиану в глаза. – Если это возможно, я бы хотела поговорить с вами наедине.

– Вот как? Хорошо. Это вполне возможно. Или как, Матильда?

– А о чем вы будете говорить?

– Конечно, о взрослых вещах. – Фабиан повернулся к классной, которая с улыбкой кивнула. – Ты подожди в коридоре, я скоро выйду.

Матильда вздохнула и вышла из класса, демонстративно волоча ноги. Фабиан посмотрел ей вслед, не переставая размышлять о том, что от него хочет Эдельман.

– Ну, дело вот в чем. – Классная положила сложенные руки на стол. – Я слышала от разных людей, что есть серьезные признаки того, что Матильда… – Ее опять прервал вибрирующий мобильный Фабиана, и теперь она не смогла скрыть раздражения.

– Вы меня извините, но, честно говоря, я не знаю, что происходит. – Он поднял мобильный и повернул его. На этот раз звонила его коллега Малин Ренберг, которая находилась в Копенгагене на семинаре. Наверное, Эдельман потом позвонил ей, считая, что до нее легче дозвониться. – Извините, но мне ничего не остается, кроме как…

– Ладно. Давайте на этом прервемся, – сказала классная и стала собирать свои бумаги.

– Подождите. Разве мы не можем просто…

– В нашей школе мы категорически запрещаем пользоваться мобильными на уроках, и я не вижу никаких оснований вводить для взрослых особые исключения из правил. – Она продолжила собирать бумаги и класть их в портфель. – Проводите свои важные разговоры, а я встречусь с теми, кто интересуется собственными детьми. Хорошего продолжения вечера. – Она встала.

– Подождите, это какое-то недоразумение, – сказал Фабиан. Мобильный тотчас замолчал. Автоответчик. Пусть наговорят о том, что случилось, на автоответчик. – Извините. Разумеется, я пришел сюда ради Матильды, а не ради чего-то еще.

Женщина, чье имя он забыл, посмотрела на него почти с презрением.

– Хорошо. – Она опять открыла портфель и достала папку Матильды. – Обычно мы в такие дела не вмешиваемся. Но в случае с вашей дочерью это представляется чрезвычайно важным, потому что если мы в ближайшее время ничего не предпримем, это может сказаться на ее учебе.

– Извините, но я не знаю, правильно ли я понимаю. Предпримем что?

Классная положила на стол рисунок.

– Вот одна из ее последних работ. Ну, сами видите.

Фабиан узнал себя по козлиной бородке, которую сбрил несколько недель назад. Напротив него стояла Соня с кухонным ножом в руке. Оба, с пунцовыми лицами, кричали во все горло. Он вспомнил, как усомнился, действительно ли ей необходимо так много работать по вечерам. Соня завелась и в ответ припомнила ему все его ночные переработки за последние годы, обвинив его в том, что он считается только с собственными потребностями.

А ведь они договаривались никогда не ссориться в присутствии детей. Хуже того: в разгаре страстей он еще и пригрозил ей разводом.

– Даже не знаю, что сказать. Это, это…

– А вот еще один рисунок, – прервала его классная.

Этот рисунок изображал контрастные обои у кровати в комнате Матильды, а в нижней части – точно как в жизни – на подушках в ряд сидели ее мягкие игрушки. Фабиан не мог не восхититься тем, как хорошо дочь рисует, но одновременно изо всех сил старался разобрать, что написано в словесных пузырях, которые иллюстрировали ссору, происходящую за стеной. В этот раз речь шла о сексе, и, насколько он мог видеть, некоторые реплики были до боли правдоподобны.

Больше всего он хотел провалиться сквозь землю и исчезнуть отсюда.

– Конечно, отчасти это фантазии и преувеличения, я тоже это понимаю. Но эта тема проходит через все, что Матильда сейчас делает, и я решила, что вам не помешало бы об этом знать. Во всяком случае, мне бы этого хотелось, если бы речь шла о моем ребенке.

– Разумеется, – отозвался Фабиан и попытался скрыть вибрацию мобильного в своей руке.

Выходя из школы, Фабиан позвонил Эдельману, но у того было занято.

– Видишь, Матильда, сколько снега намело, – он посмотрел на школьный двор, засыпанный толстым слоем свежевыпавшего снега. – Здорово, правда? Завтра будете лепить снеговиков.

– Это просто слякоть, – сказала Матильда, спускаясь по лестнице.

– Матильда, подожди, – Фабиан догнал ее. – Ты что, боишься, что мы с мамой разведемся?

– Так вот вы о чем говорили.

– Что? Так ты волнуешься?

Ничего не ответив, Матильда побежала к машине, стоявшей на другой стороне улицы.

Фабиан поднял вверх ключ от машины и разомкнул центральный замок, чтобы дочь могла запрыгнуть в машину и усесться. На самом деле ему хотелось поскорее к ней присоединиться, но он не знал, что сказать. Она ведь права. Если так будет продолжаться, рано или поздно явное фиаско станет фактом. Хотя он обещал не столько Соне, сколько самому себе никогда не идти по стопам своих родителей. Что бы ни случилось. Как бы трудно им ни пришлось. Ничто и никогда не заставит его перестать бороться и сдаться.

А сейчас он не был так уверен.

Хотя шины сдулись, он продолжал ездить на ободах так долго, что теперь сомневался, можно ли отремонтировать рваные колеса. Вздохнув, он встал посреди школьного двора, достал мобильный и набрал номер Малин Ренберг.

– Фабиан, что ты там делаешь? Тебя спасет только то, что между нами шестьсот километров.

Сейчас лучше всего промолчать и дать ей возможность выговориться.

– Ты не понимаешь, что Херман вцепился в меня, как пиявка, только потому, что ты не соизволил взять трубку? Как будто я его секретарша. Да, я знаю, что никому и дела нет, но я сейчас в Копенгагене на действительно очень интересном семинаре.

– Хорошо, а ты знаешь, почему…

– Но кровати тут жуткие. Вдобавок меня всю раздуло, и я постоянно потею.

– Я понимаю, но…

– И мне плевать, что осталось два месяца. Если эти ребята не выйдут из меня в ближайшее время, я за себя не ручаюсь. Алле? Фабиан? Ты меня слышишь?

– Он сказал, в чем дело?

– Нет, или я не знаю. Явно что-то очень важное. Но у меня есть предложение.

– Выкладывай.

– В следующий раз, когда он позвонит, попробуй ответить.

В трубке щелкнуло, и Фабиан не смог не согласиться. Он также надеялся, что беременность коллеги скоро закончится. Через пятнадцать секунд пришло СМС, где Малин просила прощения за свой грубый тон и обещала снова стать самой собой, как только «эта проклятая беременность» закончится.

Фабиан сел за руль и посмотрел на Матильду в зеркале заднего обзора.

– А не заехать ли нам в «Ciao Ciao» за пиццей?

Матильда пожала плечами, но он увидел, как она просияла, хотя делала все, чтобы скрыть это. Он повернул зажигание и выехал на улицу Мария Престгордсгатан, одновременно вновь пытаясь дозвониться Эдельману.

– Привет, Херман, я видел, что ты звонил.

– Полагаю, мне надо благодарить Малин.

– Я был в школе на беседе с родителями, и только сейчас…

– Да-да, все в порядке. Я звонил потому, что меня вызвали в Полицию безопасности сегодня в восемь вечера, и я бы хотел, чтобы ты пошел со мной.

– Сегодня вечером? Прости, но я один с детьми. Почему так важно, чтобы именно я…

– Кто стоит у руля: ты или я?

– Я не хотел сказать…

– А теперь послушай. Перссон и Пяивинен только что вышли на след в деле Адама Фишера, а Хеглунд и Карлен по уши заняты разработкой Диего Аркаса. Только у тебя с Ренберг сейчас нет ничего конкретного. И насколько я знаю, Ренберг находится в Копенгагене.

– Хорошо, но ты можешь рассказать, что случилось?

– Полагаю, что именно это мы и узнаем. Встречаемся у входа без пяти восемь. А теперь пока.

Фабиан вытащил из уха наушники и свернул на улицу Нюторгсгатан. Его пути пересекались с Полицией безопасности отнюдь не в первый раз. Но его никогда не приглашали на встречу после окончания рабочего дня, поскольку, наверное, он занимает одну из самых нижних ступеней иерархической лестницы. Зато Херман Эдельман бывал там постоянно и не упускал случая подчеркнуть, что если хочешь пережить заседание в Полиции безопасности, надо сидеть спиной к стене.

А теперь он хочет взять с собой Фабиана.

– Нет, не получится, Фабиан. К сожалению. Тебе придется выходить из положения как-нибудь по-другому.

– Что значит «как-нибудь по-другому»? Что ты хочешь этим сказать? – спросил Фабиан, глядя на покрытые снегом коньки крыш и слыша, как Соня делает очередную глубокую затяжку и выпускает дым на одном дыхании – верный признак ее дурного настроения.

– Не знаю. Придумай что-нибудь. У меня больше нет времени говорить.

– Подожди, – сказал Фабиан и увидел в отражении в окне, что Матильда сидит на кухне и слушает их. Он взял пульт, включил телевизор и увеличил громкость.

«Через восемь дней после бесследного исчезновения молодого олигарха Адама Фишера полиция заявила, что речь идет о похищении…»

– Соня, это не мое решение. У меня нет выбора.

– Ты хочешь сказать, что у меня он есть?

«В нашей студии профессор по уголовному праву Герхард Ринге…»

– Я что, должна бросить кисти и сказать Эве: извини, выставки не будет?

– Нет. Но…

– Вот именно.

– Пожалуйста, успокойся.

«Что заставило полицию сообщить эту информацию и почему мы все еще ничего не слышали о сумме выкупа?»

– Я спокойна, – сказала Соня, совершенно не скрывая, что снова затянулась. – Я только не понимаю, почему возникла такая проблема только из-за того, что раз в жизни мне надо поработать.

– Ладно, как-нибудь выйду из положения. Ты хоть примерно представляешь, когда придешь домой?

– Да. Когда закончу. И, пожалуйста, не спрашивай меня когда, поскольку я понятия не имею. Я только знаю, что с каждой секундой все больше и больше ненавижу эти картины. – Новый вздох и новая затяжка. – Прости… Я просто очень расстроена, и мне так и хочется плюнуть на все это.

– Любимая. Все образуется. Так бывает перед каждой твоей выставкой, а потом ты вдруг точно знаешь, как должно быть, и все идет как по маслу.

– Посмотрим, как будет на этот раз.

– Я что-нибудь устрою. Не думай об этом.

– Хорошо.

– Я люблю тебя.

– До встречи.

Фабиан сел на кухне рядом с Матильдой и взял свою пиццу.

– Как тебе банановая пицца?

– Нормально. Послушай.

– Что?

– Мама тоже сказала, что она тебя любит?

Фабиан встретился с дочерью взглядом, придумывая, что сказать.