Московский фантастис

Глава третья.

Мороз любовался своим блестящим, пышущим теплом самоваром. На столе у него, помимо стопок бумаг, лежала поломанная по всем девяти хребтам дорогая квадратная шоколадка, на блюдце рядом домашняя выпечка, а в низкой баночке – земляника с сахаром, перетертая его женой Ульяной Игоревной. На работе было так спокойно и так тихо, что тревоги о пяти его дочерях шумели у него в ушах и разрушительные мысли о том, какой мир он ставит на их хрупкие плечи, омрачали благородное, вьющееся бородой лицо мужчины. Кто как не он ощущал на своих широких плечах давление неба, в высоте которого много сотен лет назад вакуум победил эфир, и на землю, как из чернильницы, разлилось черное зло, и стала жизнь на его тверди похожа на морское дно, где найти правду можно только наощупь. Вспомнилось, как он пять раз ударял линейкой по детским пальцам, пытающимся нарисовать кружок солнца не в углу листа, а поцентру. Помнит, как он опускался на корточки, пятикратно перед плачущей девочкой четырех лет, и говорил ей: “Танечка, Машенька, Варечка, Ингусик, Серафимочка, доченька моя, нельзя рисовать солнце кружочком, потому что солнышко больше не солнышко, а глаз бессмертной темной богини Тиамат, под которым могут без страха гулять чудовища, а мы, светлые маги, вымираем вместе с нашей истиной под его разрушительным ветром и каждое северное сияние, это безвозвратно ушедшая в ледяной вакуум светлая человеческая душа…” В дверь постучали, он сразу пригласил Евгения. Тот по обыкновению держал спину прямо, а руки, подобно крыльям благородной хищной птицы, прижимал к себе.

– Зачем звали, Дмитрий Дмитриевич?

– Поговорить с тобой хотел. О планах. Посоветоваться.

Начальник предложил техномагу место по правую руку, налил горячего чая.

– Я готов высказать мнение, как технического специалиста. – начал Евгений как обычно.

Под пшеничными усами на секунду поднялась улыбка. Как обычно.

– Как технического специалиста я мог позвать Валиева из третьей, Кошкина из первой…

– Я их начальник. Ваша воля распространится на них через меня и мной будет проконтролировано ее исполнение.

– Ты правильно говоришь, Евгений. – он подвинул к гостю баночку с ягодой. – Я позвал тебя, как начальника. Как ответственного. За них, за себя, за свою семью.

– Я сказал Лидии, что это неприемлемо. – быстро ответил Евгений, не моргнув и глазом.

Мороз помолчал.

– Что именно?

Евгений взял паузу.

– Наведываться в Черный лишний раз. – он поморщился. – Мало ли какая у них там грязь…

– Ты же помнишь, что вы с ней в большой опасности из-за способностей Майского?

– Да.

– Ты считаешь целесообразным, с моей точки зрения, подвергать тебя, хранителя многих наших тайн, всех наших данных, несмотря на то, что я сделал для них черный ящик, – он потрепал светлые волосы на голове подчиненного. – ох, как я старался это сделать и ведь получилось!

– Я очень благодарен, Дмитрий Дмитриевич.

– Так вот как я могу подвергать такого незаменимого человека для отдела, поведение которого во многом определяет его работу, такому риску?

Евгений помолчал.

– Честно говоря, мне тяжело себе представить ваши мотивы, Дмитрий Дмитриевич.

– Тебе не нравится порученная работа? Только скажи.

Евгений знал, что ответить.

– Мне исключительно не нравятся темные маги.

– Хорошо. – нахмурился Мороз. – Я облегчу тебе задачу: сейчас на твоей работе совершенно не важно на каком уровне мастерства ты общаешься с темным представительством. Ты можешь позволить себе глупые предрассудки, по типу того, что у них по отделу бегают обнаженные мертвецы и незакупоренные пробирки отращивают щупальца. Сейчас ты работаешь, как глубокий специалист. – Мороз придвинул к техномагу свою настольную лампу с зеленым плафоном. – Скажи, пожалуйста, где сейчас Андрей?

– Можно? – Евгений показал на светильник из вежливости. Начальник понимающе кивнул. Это было что-то сродни гаданию по внутренностям, или по костям, с одной лишь оговоркой, что вместо хитросплетений бараньих кишок, ему достаточно было просто коснуться ровной спирали патрона лампочки. Секунда белого шума, как вдох на другом языке.

– Он у себя. В черном. Таращится в зеркало.

– А еще там кто-то есть? – сразу оживился волшебник.

– Я не вижу.

– Хитрое животное. – сказал Мороз. – А где Майский?

Евгений сложил руки, улыбнулся.

– В перегоне между станциями Новокузнецкая и Белорусская. Работает.

– А Вера Павловна?

Евгений тут же перестал улыбаться, снова потянулся к лампочке. Мороз выставил ладонь, останавливая его.

– Так вот ты очень хорош в своем деле. И я говорю не только о твоем таланте, но и об интеллектуальных способностях.

– Дмитрий Дмитриевич, мне просто это очень ценно.

– Еще ценнее тебе будет услышать вот что: я хочу, чтобы ты относился к этому, к интеграции, как к большой-большой проверке.

– Проверке?

– Вчера у меня был Прохор Олегович.

– Я уже поблагодарил его за службу. – сомкнул кончики пальцев Евгений. – В этом квартале он украл поразительно мало.

– Сыграла ставка на миллион евро.

Волшебник вздрогнул. Обычно суммы, которым оперирует маг удачи в десятки, а то и в сотни раз меньше. Дмитрий Дмитриевич положил свою руку на плечо Евгению.

– Моей старшей внучке вчера исполнилось пять. А мои дочери? У меня их пять: – он показал свою огромную ладонь. – Татьяна Вьюга, Мария Метель, Варвара Буран, Инга Слякоть и Серафима Снежинка. А моя жена? Разве Ульяна Игоревна не заслуживает, чтобы я возил ее, в Павлопосадском платке на яхте по Чудскому озеру?

– Заслуживает, конечно. – плоско сказал волшебник. Увы, он потерял нить.

– Я устал быть злым большим начальником. – Дмитрий Дмитриевич поставил на стол пять пальцев – Я устал ругаться на чужих людей. А ты… – рука его в указующем жесте, – Ты в точности я в молодости.

Мороз положил фотографию на стол. Полярная арктическая миссия 1989 года: мужчина-великан в огромном тулупе, с пышной, заледенелой бородой и знаменем в длинной руке.

– Да… – сказал Евгений, интонацией, что вот ещё немного и станет вопросительной.

– Я хочу, чтобы ты в этой интеграции проявил себя очень ярко.

– Я прилагаю все усилия.

– Нет, ты не понял.

Повисла тишина. Мороз воровато огляделся. Челюсть у молодого волшебника дернулась, зубы его тихо клацнули, но услышал это только он, потому что в эту секунду Мороз начал говорить.

– Не важно, когда и как вы раскроете это дело. – сказал он. – Даже не важно, что произойдет, пока вы его расследуете. Но сейчас Андрей относится к тебе, как к мальчишке. Ты должен это исправить. Сделаешь так, что эти черти будут как дрессированные маршировать – получишь все мое царство. И их, – палец его уперся в стол – под-царство. И Суд Правды. В придачу.

Евгений улыбнулся нежно, поправил очки.

– Дмитрий Дмитриевич, это очень серьезное дело.

– О, да! Снимаешь с языка. Андрей – приходящий маг. Только доказанных итераций три, а, зная его характер, настоящее число где-то в районе шести. Ему в общей сложности больше двухсот лет. Он таких, как мы с тобой, ел на завтрак во времена войны эфира с вакуумом, и я прошу тебя об этом не забывать ни на секунду. Дело серьезное: ты можешь погореть на любой глупости, так что думай, много раз думай, перед тем, как что-нибудь делать.

Техномаг вспомнил про чашку с чаем. Черт возьми, как же у начальника вкусно.

– Хорошо, Дмитрий Дмитриевич.

– Или тебе это не нужно? – вдруг спросил Мороз.

– Обижаете, Дмитрий Дмитриевич.

– Просто ты должен понимать, что никто не обязывает тебя воевать. Непротивление злу тоже хорошая концепция. Истина не отрицает ее.

Евгений отставил чашку. В поднявшихся волосах промелькнуло золото.

– Я не из тех, кто будет терпеть глумление над Светом и нашей Истиной, Дмитрий Дмитриевич. – тихо сказал он. – Хоть и уважаю непротивление злу.

Мороз откинулся в кресло, кивая головой.

– Это хорошо. А теперь мы вернемся к Лидии.

– К моей Лидии?

– Да, твоей Лидии.

Евгений холодно посмеялся.

– А она тут при чем? – мужчина взял чашку снова. – Полигений четвертой величины. Простите за честность, но вы ее взяли в интеграцию, чтобы она окончательно на “три в ряд” не подсела. Я благодарен.

По лицу начальника было сразу ясно, что Евгений сказал что-то совсем не то, и тот увел взгляд в завихрения шпона на стеновых панелях. Мороз начал говорить медленно, смакуя ледяное разочарование.

– А при том: – тучи над подчиненным сгустились – она твоя жена. Лучшая твоя половина. Твоя ценность. А ценности надо хорошо оберегать. Мой дорогой Евгений, истина в древнем: дорогое надо прятать. В том числе от Майского.

Волшебнику кольнуло сердце и отдало в висок. Мороз продолжал.

– Так что даже если ты все идеально сделаешь: и тварь найдешь, и строптивых укротишь, а она, женщина, хоть как-то нас подведет, хоть что-то им продаст или проболтает. – он развел руками. – Все.

– Все?

– Будешь всю жизнь у меня сидеть, конечно, на хорошем довольствии, но это будут совершенно другие условия. А едва ли ты с твоими талантами работаешь за зарплату. Я бы не простил тебе, если бы ты не стремился вверх, мой хороший. Я понятно все объяснил?

– Более чем, Дмитрий Дмитриевич.

Волшебник поднялся, протянул руку. Евгений тут же поднялся и как только он ее пожал, Мороз спросил.

– Ты же понимаешь, что можешь отказаться от ответственности за нее?

У Евгения возникло четкое ощущение, что глаза у него пробили стекло очков выскочили прямо в бороду начальнику.

– Что вы такое говорите?

Мороз покачал головой. Разомкнул рукопожатие.

– Свободен, Евгений. Ты молодец. Продолжай в том же духе.

Техномаг, учтиво попрощавшись, покинул кабинет, за дверью которого только и смог, что нервно посмеяться. Мороз, как ни в чем не бывало, погрузил серебряную ложку в землянику, поднял рубиново-сахарную массу и бросил в идущий паром чай.

…

Совсем не зря мучалась светлейшая душа Дмитрия Дмитриевича. Тот, от кого он всегда ждал беды, занимался планомерным сбором для нее самого что ни есть круга призыва. Мороз и Андрей давно не мальчишки, они стары и не затевали драк. План Андрея, коварный, был разбросан во времени и состоял из плеяды мелких ошибок, оговорок, взглядов не туда и, что немаловажно, несовершенных заклятий. Как, например, заклятие щелкающего поиска, которое использовал Евгений, чтобы следить за женой или коллегами, считая его оптимальным средством. Хотя, он так и называется: щелкающий. Его слышно, когда он доходит до лампочек и стучит изнутри по их стеклу.

Андрей по щелчку развернулся к другому зеркалу. С этой стороны зеркальный коридор был действительно пуст, в нем только его лицо с большим ртом и взглядом черных глаз, прищуренных, как у любого, кто долгие годы гуляет по полям порока. Глаза того, кто разучился удивленно их открывать, зато умеющий, зажмурив их, терпеть любое, даже самое невыносимое удовольствие. В затылок магу смерти пахнуло волной жара: это был давно известный ему огонь, его старая боль. Он тут же вернулся к верному зеркалу, под ногами у него вновь вспыхнула приземистая, уже спекшаяся в блин свеча, и свет ее вспыхивал в коридоре тьмы, постепенно, шаг за шагом. Осветив бесконечный туннель подобно уходящим вдаль маячкам на взлетно-посадочной полосе, огонек свечи замер, как замер и сам воздух в комнате. Андрей встал слева от свечи, и в его правую руку тут же легла чужая рука.

Маг смерти тут же отпрянул. Им нельзя прикасаться друг к другу под страхом смерти. Даже несмотря на то, что ее здесь нет. Что она мертва тысячу лет, а если умрет он, он к ней вернется в следующей жизни. Вечный ее жар заполнил комнату, и Андрей покорно зажмурил глаза. Тихий голос ее тут же зашептал на старом языке. Он понимал каждое слово. Сейчас она говорила, перекатываясь волной старофранцузского “r” по словам: “О нет! Не смей, нет нет нет. Только в глубине твоих глаз я вижу тебя. Из всех миллиардов моих современников только ты можешь так тосковать”.

– И я тебя вижу. – сказал он пустоте.

– Я пришла сказать, что я, наконец, в безопасности. Я так хорошо спряталась: мной бы гордился сам Меркурий.

– Неужели ты на морском дне? В черном дыму подводных вулканов? – спросил Андрей.

– Нет. О, мне придется выходить за пять дней до, чтобы прийти к тебе во сне.

– Ты стала самым мелким зерном и покоишься под фундаментом новой церкви?

– Нет. Чтобы увидеть меня, нужно закрыть сном все веки на всей Земле.

– Ты научилась обращаться в пыль и легла на крышку гроба своего мрачного преследователя?

Тонкий смех пошел эхом по коридору.

– Увы нет. В неспокойные времена, как ты знаешь, любовь моя, пуст гроб моего бессмертного мучителя, а сам он гуляет под светом Тиамат, гордый своей целью. Но будь пылью я, я бы улеглась на крышке вон того шкафа чтобы лежать и смотреть на тебя.

– Смотреть снова, как неуклюже я старею? – улыбнулся Андрей, зубы его были темные от сигарет, отставали от десен.

– О нет. Стареешь не ты: стареют волосы на твоей голове, кожа твоих губ, твоя печень… Ты украл это, оно не твое, мне это не нужно. Мне достаточно просто смотреть тебя. На твои оттенки в чужой коже, мрак в глубинах зрачка, на походку твою…

– И тебе не надоест?

– Надоесть может лишь твое отсутствие, мой маг. А знать, что ты здесь, что ты так близко, для меня ценнее всего на свете…

В коридоре, не темном, а реальном, послышался шум, Андрей вздрогнул всем телом.

– Как мне не хочется прерывать твоих речей, но у меня тут по стенам и воздуху гуляет Паж Монет, и если до нее дойдет, что мы с тобой говорим, мне светит закончить эту жизнь прямо там, где я сейчас стою.

– О да, прости. – шепот ее стал тише, хотя в этом не было никакого спасительного смысла. – Я знаю, я знаю, да, прости. Я ухожу. Для меня просто было так важно еще раз на тебя посмотреть. Прощай.

– Да, прощай. – согласился Андрей и воздух в комнате мгновенно вернулся к своим законным двадцати градусам. Темнейший маг смерти отцепил от пола свечу, мгновенно погасшую без ее тепла, и поставил обратно на полку.

Глава четвертая.

Если иерархия темных магов складывается из примитивных принципов по типу: "кто первый встал, того и тапки" и "выживает сильнейший, если, конечно, успеет замочить хитрейшего", на другой стороне все обстояло значительно сложнее.

Даже если не брать во внимание светочей, эфирогенов и летающих воинов света, трагически вымерших в продолжительной войне, результатом которой было наступление так называемой эры людей, светлая магия представляет собой трехмерную систему координат: каждый рожденный волшебник занимает свое место в мире, установленное тремя показателями, а дальше, он свободен строить вектора в бесконечном пространстве, куда только пожелает: можно двигаться вширь, обретать новые навыки, можно идти вглубь и становиться незаменимым экспертом, а можно взмыть вверх, к истине. В связи с этим существует три основных мотива развития: полигениальность, глубокая специализация и просветление.

Полигениальные светлые маги, к которым относила себя прекрасная Лидия, собирали простые заклятия со всех просторов магического знания, применяли самые полезные чары, и даже могли постоять за себя, но не отдавали предпочтение ни магии хаоса, ни воды, ни огня, ни природы… для них вся магия была одинаково хороша и волшебна, и едва ли кто-то на стороне света стремился к доминированию и контролю, чтобы открыто унижать полигениев за их “неспособность определиться”.

Глубоко специализированные светлые маги, очень ярким представителем которых можно считать ясноглазого и прямого Евгения, копались в противоречиях и хитросплетениях одной какой-то предметной магии, крепко оплетали ей свою жизнь и свое знание. Мыслили в категориях своей специализации. Обычно, такие волшебники были сильнее и успешнее коллег-полигениев.

Но вершиной светлой магии являются совсем другие волшебники. Не важно, сколько чар освоено и постигнуто. Важно знать, что хорошо, а что плохо. Те, кто не сомневается в свете, стоят выше прочих. К ним относится каста светлейших магов правды. Самое простое объяснение тому, что они делают, освещая остальным путь, можно сформулировать одним словом: экстрасенсорика. Но светлейший маг правды выше этого опошленного популярными телешоу понятия. Потому что он видит события не просто как факты прошлого и будущего, без искажения, не просто слышит правду из лживого рта, не просто видит сквозь миражи и сны. Он все взвешивает. Он видит один предмет сразу с трех сторон: из прошлого, будущего и со стороны правды. Один объект отбрасывает три тени. Но выработать такое “тройное” зрение дело тяжелейшее. Маги правды проходят многолетнее обучение, должны пройти семь аттестаций и сдать экзамен, прежде чем занять место присяжных в Суде Правды. Самом справедливом суде в мире.

Гул и желтый свет метрополитена. Новослободская – самая красивая станция на кольце: натюрморты из витражей поднимаются арками вверх, где скручены в узлы лепнина, металл и гипс.

Из широких рукавов черной куртки, в которой он похож на таракана, как канаты белые запястья, а на них много раз тонким красным зачеркнуто извилистое синее. За ним люди: в шапках, куртках, с пакетами. Ему не нужно было ничего говорить. Они уже третий год учатся на самом тяжелом магическом поприще – поиск истины.

В темноте туннеля показалось два холодных белых огня и в их свете серебряные призраки проводов вдоль стен и пара блестящих рельс. За спиной юного Майского благоухало коньяком, водкой и джином. Пока поезд тормозил, все экзаменуемые и затесавшийся в их ряды пятничный пассажир с “Охотой крепкой” успели позакрывать фляги, термосы и бутылки, занюхать рукавом или затылком соседа. Просветленные были готовы. Поезд остановился. Как и всегда на кольцевой линии, состав был с перемычками-гармошками. Толпа душно забилась в последний вагон. Северин быстро пошел вперед, экзаменуемые отставали на несколько шагов, кучковались мелкими группами, либо шли по-одному. Всей своей разрозненной толпой они пародировали классическое движение по поезду в поисках свободного места. Через три минуты все экзаменуемые вышли на Белорусской, светлой, непримечательной станции, перешли на обратную сторону, и кто не успел набрать сотню наблюдений, пробовал снова в поезде до Новослободской, а кто успел, спокойно вносил результаты в самозаполняющийся бланк (достаточно было просто взять его голыми руками). На станции все сдали бумажки Майскому. Для третьего года обучения порог составлял 95 процентов истины доступных к проверке экзаменатором данных.

На эскалаторе в город Северин изорвал три бланка из двенадцати. Они набрали 93, 94, и 94,5 соответственно. Следующие семь бланков показали результат ниже девяноста отчего не подлежали дальнейшей проверке и только два были верны ровно на 95 процентов.

– Халтурщики. – сказал нежно темнейший маг безумия. – Вера Павловна будет вне себя…

И действительно, Вера Павловна, женщина с голым желтым черепом, стоящая у выхода из метро, попросила прикурить, подавилась сигаретным дымом, зачертыхалась, откашлялась, а затем даже пустила краем глаза блестящую, как росинка в рассветный час на болоте, слезу.

– Истина умирает, мой мальчик. – сказала она.

– Никогда не ощущал ее присутствие, Вера Павловна, даже в вашем блистательном обществе. – ответил маг безумия. – А вы мне лучше скажите: вы плачете, потому что я отчислил всех мальчиков, которых вы трахали, или вам правда так сильно совсем не себя жалко? Вы, если что, по первому поводу не расстраивайтесь. Я на все готов, вы только сегодня попозже останьтесь, а то у меня дежурство в лаборатории.

Вера Павловна звонко высморкалась.

– Во-первых, ты их не отчислил, а оставил доучиваться на второй год. Во-вторых, это все ложь и провокация. Ты спутал их действительные воспоминания с аффирмациями, что очень непрофессионально и недостойно экзаменатора, о чем я и буду излагать в своей жалобе во всех глубоких подробностях, отчего мне и придется задержаться сегодня позже положенного.

– И вы желаете мне сказать, Вера Павловна, что Пешкин сам каждое утро перед зеркалом мечтал, чтобы вы ему палец в анус засунули?

– Напомни мне суть нашего разговора, Майский?

– От всего сердца желаю вам хорошего остатка дня, Вера Павловна, а я опаздываю на дежурство.

Северин развернулся в сторону метро и отчетливо услышал, как вслед ему светлейшая зарычала.

Он юрко пролез по метро до самой Лубянки, где, прямо и не останавливаясь, вошел в серую гранитную стену. Максимально чувственно изобразил удивление, когда увидел сломанный лифт. Отнял руки от лица, проверил наличие жертв: в кабине никто не фонил, даже мертвецы. Успокоившись после приступа мелочной злобы, пешком поднялся на Белый верх, и только хотел открыть дверь, ведущую на лестницу в родной Черный низ, как его окликнули.

– Да-да, – попытался он сделать максимально низкий голос.

Лидия была раздражена незначительно. Колючая, конечно, но скорее как огурец с дачного участка. Это выглядело даже немного пикантно: все лицо будто в золотых звездочках. Будь его воля, он бы это запросто исправил: она не Андрей и не Вера Павловна, такие малявки, как она, у него на ладони, но…

– Я хочу, чтобы ты мне рассказал еще раз, что ты увидел в колодце.

Северин выждал паузу. У него был только один вариант ответа.

– Конечно, – сказал он, – я сделаю все, что ты хочешь.

Лидия закатила глаза, показала ладони.

– Ты вроде бы шел по делам, разве нет?

– Я могу отменить все, если тебе от меня что-то нужно.

Она стала еще рыжее и ещё колючее. Открыла ему дверь.

– Иди куда шел.

– Я же сказал, что могу сейчас, в чем дело? – он потянулся к двери, чтобы закрыть, она резко отняла от нее руку. – Тебе нужны данные из колодца? Я ничего не соврал, там все так, как было. Это зверь, как куница. У него схроны.

– А то, что они по порядку идут? – и добавила тихо. – Не значит, что он умеет считать?

Северин помолчал пару секунд. Опустил глаза.

– Мы не знаем, сколько мы не нашли, Лидия.

Промолчала уже волшебница.

– Я никогда не буду уверен, что нахожу все, что они делают. Будь то звери или люди. – взгляд его тянулся к ней. – Это твоя первая работа, ты еще видишь только то, что есть, когда как важнее всего то, чего не хватает. Все будет хорошо. Я подумаю над твоими словами. Что ты еще хотела узнать?

Ей коптило лицо, круглый лоб потемнел вертикальной чертой.

– Про деревья. Они разные, но мне кажется, они связаны. Может быть, темной магией. Я не понимаю. Мне не дает это покоя.

– С этим, прости, я помочь, считай, не могу: для меня все деревья – палки. Скажи Андрею. Он много что видел за его-то жизнь.

– Жизни. – положила она пальцы на переносицу. – Я была у него, он сказал ждать до понедельника.

– Хорошо, я спрошу.

Что значило, что Северин сам все найдет, потому что Андрей априорно уже его послал, и оба это знали.

– Спасибо.

Северин открыл дверь, уже готовый прощаться.

– Мне правда еще раз очень жаль, Северин, – сказала она быстро.

Он закрыл глаза, угол рта полез вправо.

– Не надо, все нормально.

“Вранье” – молчала она.

– Лидя, это пустяки. – мягко потянул он на себя железную дверь. – До скорого.

Всю лестницу в Черный он пробежал, пиная острыми коленями воздух. Будь его воля, он бы его заколол. Маг улыбнулся доске объявлений, чуть замедлился в коридоре, вздохнул полными легкими родной, чуть сырой запах Черного. Зашел на кухню, настолько стилизованную под дачную, что по ту сторону деревянной рамы окна в вагонке стены, холодный свет шел от цветущей в тумане сливы. Он снял куртку, нырнул в кроксы и халат. Следующий долгий час Северин мыл, оттирал, отскабливал, отковыривал, откусывал, помешивал, пробовал, сливал, заменял, подвешивал, подкручивал, и когда его мысли начали, наконец, собираться в слова, он начал говорить сам с собой.

– Нет, мне просто интересно, мне, правда, интересно, – сказал Северин колбе с розовым вихрем на магнитной мешалке, – сколько и каким образом в эру чудовищ убили женщин, не испытывавших стыда из-за отказа в близости, чтобы он вот так крепко сидел в мозгах у женщин выживших? – он щелкнул пальцами по раме зеленого стекла, и то мгновенно свернулось в шар, который тот бросил в холодильник. – Каждый раз, когда я к ней обращаюсь, смотрю на нее или упоминаю в разговоре с третьими лицами, ей кажется, что я себя истязаю. И из-за этого ей стыдно. Мне нельзя упрекать ее, хвалить, оставлять ей подношения, передавать послания и вообще как-либо выделять ее, чтобы не вызвать у нее раздражение. Мило, да? – спросил он у раскаленной до цвета ее волос конфорки. – То есть, она ответственна за мое желание, она ответственна за мое несчастье. Хотя, даже не так: ответственна за мою радость, которую я рассчитывал получить от нее. – Занавесь упала с зеркала без отражения, Северин с асфальтово-серой пробиркой в руках посмотрел в пустоту. – А, напомните, пожалуйста, кто я ей такой? Ах да, я тот, кто год назад подошел к ней после работы, улыбнулся вот так, кривенько, как обычно, и сказал: “Лидия, хочешь, я украду тебя в Петербург? Сегодня. Сейчас”. В город, в котором трижды в год сам Дьявол выходит из реки и снимает с плечей трупы велосипедов… Разве можно после такой мелочи жить дальше? О, ну никак нет! Ей стыдно, что по ней можно было судить, что она согласится, а она этого не сделала, и поэтому виновата и за то, что создала неверное впечатление, и за то, что посмела причинить боль! – он занавесил зеркало обратно. Пробирка стала прозрачной, он вылил ее содержимое в раковину, вместо того, чтобы вылить в стоящую у его локтя кастрюлю. Осознав содеянное, он хлопнул себя по лбу и присел на корточки. – И самое прекрасное, что только она так считает.

Северин поднялся, вылил абсолютно черное содержимое кастрюли в раковину, открыл дверь вивария.

– А теперь мы идем дальше. Если она ощущает свою вину, она чувствует от меня реальность мести. Ущерб за ущерб. Моя возможность совершить с ней то, что она считает таким же болезненным, как и ее отказ. – в стекло террариума со всей дури влетел сине-желтый варан. Северин открыл дверцу и попшикал в него из пульверизатора. – Ну и, конечно, мне не прощают того, что я темный маг и способен на все. На все возможное зло. Разве можно судить ее строго за такой предрассудок? Даже у самых сладких существ есть потребность… – показал он язык черноротой змее, она ответила ему тем же. – Я даже знаю как это будет: однажды, я посмотрю на нее, как обычно, ничего не имея ввиду, ничего не подозревая, глазки ее побегут по мне вместо того, чтобы покатиться прочь. Я, в ответ, естественно, ушки навострю и услышу тихое такое, пошлое: "отомсти мне, Северин. Отомсти мне, мальчик мой, как можно скорее, прямо сейчас". – Из пульверизатора вышел серый дым, успокоивший жужжание в микроулье. – Так вот ее отказ это: обратиться невидимкой и лечь, одетым, в ее кровать, – он залез голыми руками в москитную сетку и отселил вылупившегося графиума от прочих куколок в банку из под корнишонов, – это посыпать уничтожителем границ ступени, а самому взлететь призраком и целовать ее затылок, пока ее туфли увязают на полпути наверх, – он бросил новую втулку от бумаги песчанкам, те тут же на нее напали – и, абсолютным финалистом этого парада является идея подселить ей достаточное безумие, которое заставит ее схватить меня за лацканы этого славного белого халата и залезть языком прямо мне в рот. – Северин посмотрел на потолок, пригладил мятый, весь в невыводимых цветных пятнах, край своего наряда. – Удивительно, что в ее фантазиях я дьявольски изобретателен. Учитывая то, что я ничего из этого не хочу делать и не сделаю, это просто волшебно. – Клетка с вороном. Северин достал из ящика внизу горсть парализованных хомячков. – Она боится того, чего во мне нет, и считает это идеальным ответом на то, чего, на самом деле, нет у нее. Знала бы она, эх, знала бы она, как далека от… меня. – Ворон, моргая серыми перепонками, глотал ужин. – А может, действительно, как-нибудь поцеловать ее в грудь, между ними, а потом стереть память и поцеловать снова?

– Впервые за три часа твоих бредней слышу мысль темного мага. – сказал ворон женским голосом. – Мечнику нравится женщина. Мечник колдует. Мечник получает желаемое.

Северин улыбнулся. Он смотрел отнюдь не на птицу.

– Тень Игоревна, вылезайте скорее!

Ворон опустился на изгаженное дно клетки, спрятал голову в крылья. На стене за ним проклюнулась черная точка, которая вышла из стены тонкой спицей, упала на стену отрезком, извернулась восьмиугольником, края того сжались, и из стены выполз пятиметровый восьмигранный шнур, опустившийся на клетку.

– Может быть я слишком давно пятимерное бессмертное существо, но, милый мой мальчик, когда я была женщиной, мне и в голову не приходило, что я могу быть хоть в чем-то виновата перед вашим мелочным и диким полом.

Правое ухо его снова притянуло к себе рот.

– Ты Паж дома Монет, а до этого урожденная темная ведьма. А она из тех, кто ничего из Дел Тьмы не видел, и, я надеюсь, никогда не увидит. От этого она только и может, что нас бояться. Я весь ее, а она меня боится, как ядовитую муху. Как мне быть?

– Предлагаю тебе начать себя избивать, Северин. – без промедления ответила Тень Игоревна.

Подросток усмехнулся.

– Плетка семихвостка и на каждый хлыст по семь узелков? Ну да, тогда у меня вообще все пройдет. И сердце, и живот…

– И прыщи. – добавила она. – Ведь сам на все знаешь ответ, и зачем я только тебе понадобилась?

– Люблю поговорить с теми, кто не фонит мыслями. – разогнул он углы коленей. – А на самом деле, я тут закончил. Мне бы в начерталке попрактиковаться.

Шнурок пропустил по всей длине фиолетовые искры.

– Это я люблю, это пожалуйста. Мелок? Уголек? Правая? Левая?

Северин закрыл дверь вивария. Тень Игоревна оперлась на землю тремя тонкими иглами.

– Мне мел как-то спокойнее. – сказал подросток. – Можно попробовать симметрические и зеркалки.

– Зеркалки на угле проще.

Следующая дверь за виварием – начертательная: стены пол и потолок – все из полированного ореха и благородно предоставлено к услугам тех, кому лень учить страницы заклинаний на очередном вымершем языке, а потом петь их по три часа без права на ошибку. Сейчас стены на две трети высоты были заполнены мело-угольной зеркалкой, с симметричным сердцем, повторенным в точности на потолке. Майский взорвался проклятиями.

– Андрей не убирает за собой в принципе? Чтоб у него отсохло. Нашел уборщицу! – плюнул он. – Никакой помощи в этом дурдоме. – Северин был уже в соседней с начертательной кладовке, с влажной тряпочкой в руке.

– Стой, малыш! – остудила его бесконечная ведьма. – Ты сначала посмотри, что это. Может, это тебе… – и после короткой паузы, в своем излюбленном тоне, по которому было понятно, что урок начался, Тень Игоревна сказала: “И, может, это совсем не Андрей…”

Северин отложил тряпочку, смягчился. Тень Игоревна протянула ему одну из своих иголочек. Не робея, он взял у трехмерной проекции бесконечной Тени Игоревны на эту реальность одну из ножек, указал на самый край зеркальной последовательности, который представлял собой пару ровных угольных рельс с меловыми кривыми шпалами. Ткнул в одну из тысячи тильдоподобных белых закорючек.