С детства мне нравилось наблюдать за еле уловимыми невооружённым взглядом процессами строгой природы. Не знаю, как описать это так, чтобы человек, не погружённый в созерцание, понял эту мою любовь. Сколько вечеров я проводил на рыбалке вблизи зеркального озера, наблюдая как отец вылавливает рыбу, рассказывает истории из своей невероятно интересной жизни. А сколько раз мы сплавлялись по реке на байдарке, стараясь плотней укутаться в белые балахоны, сшитые бабушкой, – но это не помогало – обгорали на следующее утро так, что были краснее сваренных раков. Это единение с природой давало моей душе небывалый простор, который было невозможно получить, находясь среди пыльных улиц, строгих монолитных зданий. Всё же человек вышел из лесов, пещер и равнин, на протяжении большинства времени всей своей истории ловил рыбу, сплавлялся по рекам, строил дома и прятался от палящего солнца, иной раз больно обжигающего кожу.
А потому нисколько неудивительно, что я в итоге выбрал профессию геолога – человека, находящего труд в единении с матерью человечества, с природой. И ровно по той же вышеописанной причине нетрудно догадаться, что я не отказался от предложения Миши поехать посмотреть на загадочную поляну чудес – давно хотелось более пристально изучить Сибирь, раскинувшуюся, кажется, на добрую половину России. И хотя перед каждым большим путешествием вглубь неизвестности, испытываю изрядную долю колющего беспокойства и волнения – в этот раз я утешал себя мыслью, что иду с верной компанией. Всё-таки потеряться вчетвером гораздо труднее, чем в одиночку, не так ли?
К тому же, у меня были некоторые свои причины, по которым хотелось попасть именно на поляну чудес – одну из загадок Сибири. Впрочем, каждый раз, когда я едва-едва дотрагиваюсь до истинной причины моего путешествия, душа принимается протяжно ныть, сердце вдруг ёкает, а ноги подкашиваются – до того недалёкое моё прошлое было для меня тягостным…
– Ну уж надеюсь, что эта красота отразится в твоей научной статье! – нарушив воцарившуюся тишину, радостно засмеялся Гриша, – иначе вся поездка коту под хвост!
– Не переживай, Гриш, несомненно, я посвящу этому ни один абзац, пока у пижонов в белых халатах не появится желание сюда приехать! – весело провозгласил Миша, ударив себя кулаком в грудь.
– О как разошёлся! – воскликнул я, – хочешь, чтобы проверяющие совсем уснули?
– Ну прям уснули! – нарочито фальшиво обиделся Миша, – я, Федь, между прочим, описывать такую красоту умею! Не первый год природу описываю!…
Борис Николаевич жестом остановил нас:
– Вечереет, сделаем привал, – прервал он нашу беседу, остановясь у небольшой опушки, – идём очень хорошо, добротно.
3.
Зимой солнце садится быстро, а вместе с тем температура понижается ещё пуще. Поёживаясь, мы поставили палатки под кронами ёлок, зажгли небольшой костерок, у которого грелись, и потихоньку ели скромные припасы. Где-то вдали эхом раздавался протяжный вой стаи волков, луна только прибывала и, кажется, только через два дня достигла полнолуния. Как бы то ни было, находясь в кромешной тьме, когда бездна вокруг раскрывает свою пасть, так и норовя съесть неопытных путников, испытываешь чувство, схожее, как бы так верно выразиться, с неустойчивостью. Словно балансируешь на канате, боясь не упасть во тьму смертоносной паники. Не берусь утверждать, что все испытывали то же, что и я. Гриша, возможно поэтому, старался притупить свой страх, рассказывая нам о своей возлюбленной, которой собирался подарить неотразимый цветок с поляны чудес:
– Моя Лиза, если, конечно, «моя» вообще уместно – мы едва с ней проговорили час – птичка высокого полёта, – немного краснея и смущаясь перед нами, начал он, – Она из очень богатой семьи, и уж честно, до нашего непродолжительного разговора, чего только я не делал, чтобы завоевать её внимание. Песни, цветы, на сколько концертов и в сколько клубов приглашал – мрак! Вот знаете, каждый раз, как в первый раз, отказ и отказ…
– И что же, мало красивых девушек на свете? – прислонившись к стволу дерева, спросил Миша нарочито недоумённо.
– Ты не понимаешь, дело вовсе не в красоте… Больше всего на свете я ценю в девушках именно острый ум и целеустремлённость – у неё всё это есть, хотя она может всю свою жизнь прожечь, сидя на шее богатенького папаши или состоятельного мужа. Но у неё другая цель: ей хочется спасти этот мир от разрушения – она – эколог. И, о боги, с её умом всё точно получится, с первого курса она трудится далеко не в одной комиссии, проходит не один аудит, не одну практику. Это подкупает: неутомимое стремление, казалось бы, к неосуществимой цели. Помню, долго не мог понять, зачем это Лизе, всё-таки мы не застанем экологический крах человечества, но она одной фразой невольно влюбила меня в себя: «сохраняя дом, в котором живём, мы стараемся на благо не нас одних, а всего общества целиком». Слышать такое от во многом избалованной девчушки для меня тогда стало до того удивительным, что, помню, я кардинально поменял о ней своё мнение… Ну и, чего уж грех таить, влюбился как мальчишка…
– Чего же ты здесь, а не рядом с ней на баррикадах спасения мира? – немного шутливо продолжал расспрашивать Миша, записывая в свой потрёпанный блокнот, по всей видимости, новые стихи.
– Вот тут-то и кроется главная трагедия! – удручённо вздохнул Гриша, – ей то ли не до меня, то ли никак не подхожу… но, поверьте, я не намерен сдаваться! Если существует где-то в мире поляна чудес, которая остаётся зелёной даже в лютые морозы, подобные этим, то это наверняка перевернёт весь мир! Думаю, что позволит значительно продвинуться по вопросу экологии вперёд. Образцы этой почвы, цветов и их строение станут несомненными открытиями, это и будет благом не только для меня с Лизой, но и для всего общества целиком!..
– Да уж, – заключил я, прикрывая улыбку, – романтик ты, Гриш, самый последний, но дурак такой – сил нет!
– Почему это я сразу дурак? – насупился Гриша недоумённо.
– Да ведь любви не нужны подарки, переворачивающие мир. Всё, что нужно – немного внимания и уверенность в себе. Сейчас, здесь, ты упускаешь свой шанс завоевать её, ведь ты далеко, а кто-то, может, в данную секунду близко, крутится за ней как пёс за хвостом. И вот он-то в конце концов и победит – острым умом и целеустремлённостью, понимаешь? Ты же тут занимаешься Сизифовым трудом, ведь твоей конечной цели – любви – это нисколько не помогает, а даже наоборот – мешает. Отправится за тысячу вёрст от возлюбленной ради призрачной надежды существования поляны чудес! Вот так дела!
Гриша замолчал, отвернувшись и смотря куда-то во тьму, неловкую ситуацию попытался разрядить Борис Николаевич:
– Ладно-ладно, полно нагнетать, полно. Я, кажется, понимаю, о какой Лизе говорит Григорий и, должен сказать, считаю, что она очень даже оценит такое открытие. Только, конечно, не стоит сразу к ней бежать с образцами. Женщин хитростью надо брать. Вот выступите вместе со статьёй Михаила на конференции – уж поверьте она такое не пропустит – оттуда уже можно будет как-нибудь более активно действовать – и всё получится!
– Да, – согласился Гриша, повернувшись к нам, немного грустно улыбаясь, – я в этом нисколько не сомневаюсь, – видно, мои слова о том, как кто-то может быть прямо сейчас рядом, сильно пошатнули его мировоззрение.
– Ты уж прости, Гриш, – извинился я, – может, лишнее наговорил, я твою Лизу не знаю, поэтому, возможно, много всяких глупостей наговорил, – он кивнул, и разговор, спустившись с небес на землю, пошёл своим неспешным чередом…
4.
Миша разбудил меня около трёх часов утра – настала моя очередь сторожить сон. Возможно для кого-то такие меры предосторожности, навязанные Борисом Николаевичем, покажутся лишними, но мне так не кажется. Всё-таки нет ничего страшнее, чем быть загрызенным волком, вырвавшим человека из вязких пут сна. Не говоря уже о том, что холода сами по себе могли убить, а потому ночью обязательно нужно было следить за состоянием товарищей и работоспособностью карманных обогревателей. Только в этом, в общем-то, и заключалось утомительное дежурство. Пытаясь не сомкнуть глаза, я, находясь в центре нашего импровизированного лагеря, практически при этом не шевелясь, смотрел на лампу-ночник, тускло освещавшую пространство вокруг. Не доносилось ни звука. При такой тишине у меня невольно напрягался слух, отчего удавалось даже различить негромкий Гришин храп – и более ровным счётом ничего. Секундная стрелка наручных часов будто бы специально нарочито медленно тикала, пока моё затуманенное сознание всеми силами пыталось справиться с подступавшим сном и молило судьбу ускорить ставшее ненавистным время.
Уже не помню, сколько кругов я в последствии прошагал по нашему лагерю, силясь хотя бы немного больше согреться и взбодриться, но одно помню со всей ясностью – чей-то едва уловимый шёпот, послышавшийся вдруг из тьмы наверху, откуда-то с вершины вековых елей, нарушил мой неспешный поток мыслей и выстрелом нарушил тишину:
– Как ты мог забыть?..
Я вздрогнул, здесь, в тёмном лесу, в глухой заснеженной Сибири, ночью услышать человеческий голос было немыслимым. Схватил лампу, лежавшую на земле, левой рукой, а правой прицелился ружьём вверх, силясь различить среди веток людское очертание. Пальцы в перчатках поледенели, по спине пробежали неприятные мурашки, всё тело вдруг задрожало. Тусклый свет ночника никак не мог достать до верхушек елей. Сердце, вторя мыслям, стучало набатным призывом, рассудок взволнованно принялся убеждать, что, вероятно, произошедшее – не более чем мираж. Я бросился в свою палатку, стараясь не сводить взгляд с темноты наверху. Но и яркий луч фонарика не дал результатов, удалось только спугнуть сову, остановившуюся, вероятно, отдохнуть где-то у макушек деревьев.
Как ни старался увидеть наверху существо, напомнившее своим шёпотом моё недалёкое прошлое, ничего отыскать так и не получилось. Уж не птица же в самом деле заговорила на человеческом языке! Может, так разыгрался мой мозг, стараясь удержать меня в сознании?..
Всё оставшееся дежурство я провёл в крайнем беспокойстве, как на иголках, вздрагивал от любых посторонних поползновений будто бы сорвавшийся с катушек природы: поднялась метель, рядом кто-то или что-то кругом обходило наш лагерь и пряталось каждый раз, когда я светил в ту сторону фонариком. Наконец, от воспоминаний, хлынувших потоком, к глазам подступили слёзы – держаться дальше было очень тяжело. Однако мысль поднять остальных от безумия, творившегося вокруг, гналась мною подальше, всё-таки ничего угрожающего жизни в действительности не происходило, а высказывать страх – ставить под сомнение всю экспедицию.
В конце дежурства я разбудил Гришу, сообщил тому, что слышал странные шорохи – не стал упоминать о некоем голосе, до боли похожим на тот, который когда-то принадлежал моей жене, – и попытался уснуть, благо усталость быстро взяла своё, несмотря на потрясения и накинувшиеся вдруг воспоминания…
Я помню тот суматошный, безумный день, явившийся тогда ко мне вновь во сне в личине кошмара, как будто бы всё происходило вчера…
Машина. Лес. Поход. Я вместе с Полиной, моей женой, с которой мы обвенчались от силы месяц назад, вышли в небольшое исследовательское путешествие где-то под горами Урала. Уже не могу вспомнить, почему и зачем мы так глубоко забрели в те глухие дебри до самого заката солнца, всё-таки на наши изыскания было около недели. Вероятно, просто заговорились, обсуждая планы нашего совместного будущего. Просто забылись. Просто как-то отвлеклись, покидая отель, в котором остановились. Просто не проверили всё ли взяли перед уходом из машины…
– И всё-таки, Федь, неужели ты не видишь руку Бога в строгих правилах природы? Как двигаются тектонические плиты, созидающие горы, как муравей тащит тростинку для укрепления своего дома, как человек, выбравшийся из лесов… – она раскинула руки в сторону и закрутилась, охватывая взглядом окружающее, – разве всё это – не дела нашего создателя? Он неустанно ведёт меня сквозь дремучую тьму собственного создания и всегда выводит на свет – уж это, пожалуй, его главное чудо и свершение, за что я ему буду вовек благодарна.
Полина любила упоминать Бога, она видела в нём причину своей жизни: раз того хочет Он, значит так тому и быть. Я, хотя и допускал, что некий дядька существует где-то там и наблюдает за чем-то, не верил и не молился. Для меня вопрос религии – абсурдный вопрос. Кажется невероятным, что слова, произнесённые в ничто, способны изменить судьбу человека, помочь в чём-либо. Потому всё, что я делал, когда она говорила о Создателе, улыбался, иногда смеялся, не воспринимая всерьёз.