Самому мне почудилось воспоминание, вставшее перед сознанием препятствием, о которое на полных порах влетела моя израненная душа. В детстве, когда мы с отцом вышли в небольшой поход под Москвой в лес, я, по всей видимости, заигравшись, отошёл слишком уж в сторону от нашего импровизированного лагеря. Отец спал, утомлённый путём по палящему солнцу, и прилёг ненадолго вздремнуть, он и не видел и не мог помочь мне при необходимости. А такая необходимость была – я заблудился, грубо говоря, в трёх соснах. Как бы не старался идти, всё никак не мог дойти до лагеря, от этого передо мною, наивным мальцом, впервые явился страх, закрывший мне рот до того, что я не мог вымолвить ни слова, ни то, что кричать, моля о помощи. Откуда взялся этот ужас, мне неведомо до сих пор. Как бы то ни было, под сгущающиеся сумерки и с безумно бьющемся сердцем я по совершенной случайности натолкнулся на сверкающие белые человеческие кости, оставленные, быть может, жестоким человеком, а быть может, стаей волков. И только тогда шок от увиденного позволил маске страха перед давящей неизвестностью спасть. Я закричал во всё горло, и этим спас себя – отец достаточно быстро нашёл меня и оттащил от увиденного.
Стоит ли говорить, что после того события я долго не мог прийти в себя, а страх остаться в одиночестве перед неизвестным и от того пугающим лесом давил на меня до того, что я не мог найти в себе силы заходить даже в парк. Нет, моя мечта находить труд в единение с природой не была оставлена, напротив, через шесть или семь лет после этого я поступил в университет на соответствующую специальность.
Но ужас так и не отступил и предстал предо мной в самой первой экспедиции в сердце леса. Я, хотя и находясь в окружении группы людей, осознал себя потерянным и никому не нужным, те же чувства были пережиты мною и в детстве. Мне казалось, что никто не был в состоянии вывести из этого состояния подступившей неопределённости.
Но, по счастью, не всё человечество остаётся равнодушным, когда кто-то испытывает трудность. Смеющаяся и весёлая первокурсница взяла меня под руку, с ней мы проговорили о нашей любви к исследованию нового и неизведанного всю экспедицию, так и подружились. Думаю, не трудно догадаться, что та была моя будущая жена, Полина.
А теперь её нет. Ужас захлестнул меня с новой, ранее не виданной силой. Всё же я тогда находился в глухой Сибири, в чудовищной метели. Вокруг, быть может, бродит стая волков, заманившая нас в засаду, давшая нам увидеть изуродованное тело товарища перед смертью. Возможно, в эту самую секунду твари выскочат из-за угла и скопом набросятся – никакое ружьё, заряженное солью, не поможет.
Борис Николаевич вздрогнул, наклонился к трупу и из-за пазухи достал у того потрёпанный блокнотик и карту. Бумага последней – нашей чуть ли не единственной возможности благополучно вернуться домой – была пропитана кровью и в нескольких местах оказалась порвана. После, стараясь держать себя в руках и не поддаваться всё нарастающей панике, он повернулся к нам. На глазах его стояли слёзы, руки крепко сжимали ружьё, губы дрожали от той давящей несправедливости, с которой мы все столкнулись. Мне наш проводник протянул смятые, залитые чёрной кровью страницы с Мишиными стихами, быть может, написанными перед смертью:
Предал всех, себя и цель, к которой шёл,
Сгину тут, навеки буду я забыт,
В пламени горю, не видеть мне восход,
Мы не встретимся – в аду мне место гнить,
Федя, Гриша, командир, простите…
– Там… – внезапно вымолвил Гриша, подползя к моей штанине (он едва ещё справлялся от увиденного и не мог даже стоять на ногах), махнул за древесный массив, скрывавший что-то за Мишиным телом, – там… – повторил он обессиленно, задыхаясь и начиная плакать, содрогаясь и надрываясь (они с Мишей были друзьями ещё до института, я не могу даже передать и часть в своём рассказе того, что он тогда испытывал).
Борис Николаевич немного нахмурился, вместе с ним я подошёл в ту сторону, куда указывал и продолжал указывать Гриша.
10.
«Почти добрался», – однозначно проносилось у нас в головах. Там, за оградой деревьев, покрытых инеем метели, располагалась поляна, о которой и говорили охотники. На ней не было ни намёка на то, что вокруг бушевал лютый и отчаянный мороз. На ней, как по рассказам, росла трава, до того наполненная жизнью, что та будто бы светила на нас своим изумрудным светом. Как на фотографии из земли росли цветы небывалой красоты: грациозные и грандиозные, исполненные величия и искренне гордящиеся своими фиолетовыми лепестками, цветом, который никогда не увидишь у суровой январской зимы.
Завороженно, словно находясь во сне, мы, сняв лыжи, ступили на её территорию, на время даже позабыв Мишу, кажется, более остальных желавшего поскорее попасть сюда. Погода тут же переменилась: стало тепло, даже жарко. Мы как будто переместились в середину жаркого сочинского июля, зайдя в теплицу дендрария посмотреть на экзотические растения, – как-то по-другому описать и передать испытанное трудно.
Наше удивление, усиленное усталостью, потрясениями и невзгодами, привело, наконец, к тому, что мы совсем потеряли бдительность. Всё же едва ли можно было сказать, что животные и сама природа не знали о существовании поляны чудес.
Гриша, склонившись над цветком для своей возлюбленной, достал лопатку и открыл колбу, в которую едва-едва поместилось бы огромное растение. Но не успел он хотя бы немного прикопать землю, как фиолетовые лепестки, резко наклонив стебель, набросились на непрошенного гостя. Он закричал во всё горло, мы стрелой кинулись выручать его. Борис Николаевич быстро достал из-за ремня нож и им перерезал стебель, взвывший от этого, закричавший во весь голос:
– Бросил мечту, бросил её!..
Слова эти были понятны только нашему командиру, как я догадался в последствии. Он же с силой принялся уродовать цветок, начавший вдруг вырываться из-под земли, стеблями обвиваясь вокруг куртки Бориса Николаевича. В то же время я отдирал лепестки цветка от лица обезумевшего Гриши, делать это было тяжело – растение, только казавшееся в ширину листком бумаги, на деле имело высокую плотность и мелкие, едва заметные, зубки с двух сторон. Они-то, как мне кажется, и прорвали мои плотные зимние перчатки.
Вся поляна словно бы взбунтовалась, заверещала в унисон разными человеческими голосами, некоторые из них были мне смутно знакомы. Цветы вырвались из своих гнёзд, направляясь к нам, и их выход из почвы ознаменовался резким похолоданием – права метели от �