– И что это такое она с ним делает, что он уже второй почти год, как с неё глаз не сводит и ни на кого не смотрит? А на эту Вету и вообще кучу положил. С ложечки свою сучку кормит и языком облизывает. Ну ты штучка! Бл*дь! – восхищённо и зло выматерился про себя карточный капитан, втихаря разглядывая Стаси в отражении стекла серванта напротив. – Гад буду, если ты, стерва, моей не станешь.

Он был страшно раздражён и даже взбешён, что получил отказ, как только попытался пригласить её на танец. Отказ жёсткий и определённый от её мужа, который так и протанцевал весь вечер со своей женой. Только один раз другому, и только хозяину квартиры, была оказана «честь». Впрочем, никто и не пытался претендовать на Стаси, как на партнершу в танце. Тут на это существовало какое-то коллективное табу. Негласное и всеми принятое.

Кроме усатого капитана.

Таблетка, видимо, не слишком помогла и вскоре Воротовы ушли домой, забыв плащ Лео на вешалке у приятеля.

– Мда… Однако! – Глеб, проверяя, не оставил ли Леон в карманах плаща что-нибудь важное, пропуск или ещё что, что может понадобиться срочно, и поэтому лучше заранее предупредить, аккуратно сложил шёлковые трусики с кружевами и засунул их обратно в карман. – Теперь понятно, почему он её даже на танцы ни с кем не отпускал. То-то она мне показалась чересчур гладенькой!

– Слышь, Лен, а могла бы ты, как-нить со мной в гости без трусиков пойти? А? – пытаясь быть шутливым, спросил Глеб свою жену, войдя в их новую спальню с новым мебельным спальным гарнитуром.

– Белены объелся? – Лена энергично мазала лицо кремом на ночь. – Я тут так утопталась с этим новосельем, что завтра все мешки под глазами вылезут наружу. А тебе всё мало? Надо, чтобы ещё и без трусов?!

– Да я просто так же, Лен…

– Всё! Отвали! Я устала на целую неделю вперёд! Спать хочу!

Глеб засыпал, и снились ему голубые трусики с кружевами, которые Леон носил почему-то на голове.

– Кстати, и никакого я там таза с розами и не заметил, – Лео мурлыкал, как кот , перебирая в памяти прошедший день.

– Так она же сказала, что он в туалете у них где-то стоит. Для красоты, как я поняла?

– Да и фиг с ним. Тебе такой для красоты нужен тоже?

– Мне – нет.

– Ну и хорошо. Обойдёмся без этих роз нарисованных. Слушай, Стаська, Йони ты моя вкусненькая, так у тебя больше фантазий пока нет? А? – Лео, смеясь, смотрел на разнежившуюся рядом жену, проводя ей пальцем по потной ложбинке живота.

– Мм. Есть, – тотчас отозвалась жена, заставив его в удивлении приподняться на локте, она только что сказала, что наелась его до вторника или даже до среды.

– Во вторник или в среду будем воплощать? – ему стало смешно.

– Почему это? Можно и сегодня, – Стаси живо перевернулась на живот, и Лео перестал смеяться.

– Не понял?

– Так как ты можешь понять, если я тебе ещё ничего об этой фантазии не говорила? Слушай! Помнишь, там, у озера, я очень красивый валунчик приметила? Ну чего ты лицо так вытянул сразу? Он совсем небольшой. Килограммов… двадцать. Не больше! – успокоила она мужа, изменившегося в лице, прижавшись к его груди. – Не больше двадцати точно! А где мои трусики, кстати? Ты их из кармана достал, хоть? Они же твоей работой пропахнут?

– Вот чёрт! Я вообще плащ забыл. Погоди-ка со своими валунами… – Лео набрал номер на телефоне, который теперь стоял тут, около кровати, чтобы не бегать, чуть что, в прихожую по каждому звонку. – Глеб, Не спишь? Ну, извини. Я там плащ у тебя забыл. Захвати завтра на работу. Лады? Только не забудь.

– Ага, как же! Забудешь такое, – проворчал Глеб.

Хорошо, что он не видел глаза Лео, не сразу опустившего трубку на рычаг.

– Ну что? Принесёт? – Стаси лежала, болтая ногами, готовясь продолжить излагать свои фантазии.

– Стирать придётся, – хмуро ответил ей муж.

– Плащ? Почему? Уронили куда-то?

– Да. В банку с царской водкой.

– Не было там никакой царской. Только обычная была… Ты о чём вообще говоришь, Лео? Царская водка же это…

– Всё, Стаси, ни слова больше. А то у меня опять начнётся. От воспоминаний. Всё! Спать!

– Ну ладно. Завтра про фантазии поговорим.

– Спа-а-а-ать! Кому я сказал? Тебя же жалко. Мне-то что… Спи, солнышко. Но до среды – это уж сли-и-и-ишком… – пробормотал Лео, покрепче прижимая к себе жену и засыпая.

Наступило настоящее тепло поздней весны. Стаси больше всего любила это время года с нежной свежей зеленью деревьев, невысокой яркой густой травой, радостно прораставшей на вычищенных от прошлогодней травы газонах Города и лесных полянах и опушках, занимая все пригодные для её корешков кусочки почвы и пространства в щелях тротуаров.

Иногда Стаси физически ощущала, что если человек оставит эти места, то через несколько лет травы, кусты и деревья тотчас займут всё пространство, прорастут даже на крышах, как в этом году на сарае распустились маленькие, но уже древесные стволики тополей, укоренившихся в прошлом году в нанесённых ветром и занесённых опавшими листьями небольших валиках почвы задержавшейся на краю кровли возле водостока. Она просто чувствовала, что растения – этот самый многочисленный и приспособленный вид жизни – могут мгновенно поглотить и разрушить всё, что создано человеком. И они же, как волшебники достают из света Солнца все питательные вещества и щедро дают жизнь всему живому. Для неё весь этот мир, привычный в общем с самого детства, всегда оставался тайной и сказкой, которая ежеминутно менялась на глазах и вовлекала её в свой мир шепотом и шелестом листьев, шумом дождя по траве, и она явственно слышала их голоса, когда задумчиво всматривалась в это чудо природы.

– Лео, ты знаешь, они очень разумные и живые.

– Кто? – недоуменно спрашивал её муж, обычно увлеченный более осязаемыми и земными делами.

– Ну, деревья же? И трава. Она каждый день вырастает на несколько миллиметров. Я замеряла. И я где-то прочитала, что корни деревьев продолжают расти и зимой. Представляешь?

– И что из этого следует, Йони моя?

– Из этого вообще непонятно, что следует. Но они, вполне возможно, всё запоминают о прошлом, и не удивлюсь, если они и про будущее всё знают. Просто нам надо учиться понимать эту огромную зелёную жизнь. Они нас любят, дают нам, неразумным, всё, а мы совсем не ценим их доброты и жертвенности.

Знаешь, раньше, прежде, чем срубить дерево, у леса просили разрешения на это, а у самого дерева прощения. И были священные рощи, за погибель дерева в них, люди подвергались смертной казни. Это осталось в некоторых мифах. Тебе не интересно? – удивлялась Стаси, гладя, что Лео совершенно не удивляется и не восторгается тем, что её саму изумляло.

– Ну, почему не интересно-то? В общем интересно, конечно. Но нам-то какая разница сейчас, если мы ничерта не понимаем в них? Люди когда-нибудь поймут и это. А пока меня больше интересует вон то, – и Лео показывал рукой в глубокое бесконечное небо. – Интересно, как оттуда наша планета выглядит? Какого цвета?

– И это тоже интересно. И ничего-то мы, получается, не знаем. Ни тут, ни там. А мне иногда кажется, что я что-то улавливаю. Мысли их, что ли? Когда задумываюсь.

– И что же это за мысли? Ох, и фантазёрка же у меня, моя маленькая жена! О чём мысли-то у них? – Лео поправлял кладку камней в мангальном костровище.

– Ты знаешь, это даже не мысли, а картины какие-то. Как в кино. То одно кино, то другое.

– И о чём, интересно?

– О нас с тобой.

– Ну и?

– Да так. Ни о чём. Просто жизнь. Но это, скорее всего, мои собственные выдумки. Фантазии. Сказки всякие. Я всегда любила сказки со счастливым концом. Пойду-ка я ужин разогревать, – Стаси, улыбнувшись мужу, убежала в дом, прерывая свои рассказы.

Лео выписал на ДОКе брусьев и досок и нанял-таки двух шустрых парней, которые за день сколотили прочные и удобные навесы над скамейками, превратив открытое для ветра и дождя пространство в уютный уголок, который со всех сторон, в случае необходимости, закрывался пологами из старых плащ-палаток, в солнечные дни крепко подвязанными на столбиках ограждения. Потом усовершенствовали и скамейки, сделав взамен старых досок прочные скамеечки со спинками, которые могли легко переставляться при желании. Несколько дней Стаси с тётей Таней красили всё это радостное для души оборудование весёленькими, оставшимися от старых давних ремонтов красками, смешанными из нескольких банок, которые достали из подполья.

Те масляные краски на натуральной олифе пахли и сохли долго и нудно, и так же долго и надёжно служили людям. К майским праздникам всё высохло, клумба была вскопана и засажена вовремя бархатцами, космеей, мальвами и, конечно, петуньями. Как же без них?

Процвела пышная, взывающая всё вокруг к новой жизни, весна.

В середине лета Стаси и Лео успешно провели свой отпуск, уходя на целый день бродить по окружающим город лесным зарослям, купались нагишом где-нибудь в потаённом закутке дикого пляжика, жгли костёр в своей пещере, и Стаси вслух читала книгу про Ван Гога, отрезавшего себе ухо. (И, как станет известно много лет спустя, спасшего своего друга, соседа-мальчишку, от тюрьмы, выдав случайный выстрел того за свой собственный, самоубийственный, и погибнув из-за этого самого выстрела).

– Но сколько же он красоты успел заметить и нам оставить! – Стаси мечтательно и задумчиво вертела травинку в губах. – Счастливый. Его будут помнить.

– А если тебя не будут помнить, но ты сделал хорошо своё дело, то ты не счастливый? – Лео блаженно растянулся рядом со Стаси, следя за облаками, бездумно куда-то летящими, меняясь и постоянно размывая своими белоснежными клубами картины и фигуры, которые бессчётное множество раз возникали из этих ватных клочков и исчезали в потоках воздуха.

– Почему это? Это я просто о том говорю, что некоторым удаётся привнести в жизнь что-то очень заметное. А сам Ван Гог совсем и не был счастлив. Больной, бедный и добрый. И только брат его любил. А у некоторых и брата такого нет. И таланта, – Стаси задумалась.

– Ну и что? И нет у меня таланта, и брата нет, а я самый счастливый рядом с такой вот голышкой. Потому что люблю.

– А тебе точно хватает этого для полного счастья? И ничего больше не надо? – Стаси посмотрела на Лео.

– Почему не надо? Надо, конечно. Но всё остальное – это просто сопутствующие элементы жизни. Важные, интересные, даже увлекающие, даже в глазах многих имеющие большую ценность. Звание, например, положение в обществе, заслуги, может быть. Но всё это не может дать полного счастья. Это всё гумус для дерева. И дерево называется «Любовь». Только это дерево даёт пищу, защиту и смысл жизни. Правда, бывало всякое.

– Что ты имеешь в виду?

– Что? А то, что были, ведь, и великие учёные, которые всю жизнь что-то изобретали, искали, оставили много чего после себя и совсем не испытывали никакой любви. Например, мой тёзка Леонардо да Винчи. Я про него много читал. Правда я так и не понял, любил ли он своего слугу или-таки нет. В содомии, во всяком случае, подозревался. Если любил, то всё-таки была у него любовь, пусть такая уродливая. А если нет? Почему, когда он писал про погребение своей матери Катерины, он употребил слова «истратил на закапывание». В итальянском есть слова погребение, захоронение, похороны? Нет! Закапывание, чёрт! Не по-человечески как-то. Или в нём работал только мозг и уже не было места эмоциям? Только «Дама с горностаем» дышит жизнью. А его Мона Лиза смотрит на мир, и никто понять не может, чего это она так смотрит? Иронично-безразлично. Или тупо и сыто? Или это вообще «он»? Не чувствуется у тёзки моего Леонардо живой горячей жилки, которая обязательно чувствуется у тех, кто любил.

Короче, я считаю, что любовь – это главное. Ты меня убедила и даже где-то местами очень это доказала, – Лео перевернулся на песке, встав над ней, заслонив солнце.– Ты-то сейчас почему так спросила, хватает ли мне моего счастья?

– Почему? Потому что говорят, ну все вокруг, по крайней мере, говорят, что любовь проходит и заменяется постепенно чем-то другим. Работой, товарищами,… не знаю, увлечениями… Человек как бы устаёт любить, что ли? Помнишь у Глеба и Лены на новоселье был за столом такой общий разговор? – Стаси разлохматила ему вихор, влажный после воды.

– Не помню. Ты мне совсем память тогда повредила, – Лео прижался губами к её груди. – Устают? От чего устают? И вообще, почему человек от человека устаёт? Чаще всего от однообразия, от монотонности или от чрезмерной тяжести выполняемой работы. От валунов, например, да ведь?

– Лео, ну там же всего один валун осталось найти для полной гармонии?!

– Ладно. Поищем ещё. Но мы там всё излазили. Так от чего устают любить по-твоему? Колись.

– Я не знаю. Может быть, это имеют в виду страсть? Прошла страсть, устал или устала восхищаться одним и тем же?

– А ты чем сейчас во мне восхищаешься больше всего? – Лео распял её руки на песке.

– Как и раньше. Дерзостью. На абордаж берёшь. Все пираты в книгах красавцы и наглые брутальные сердцееды. И я тебе сдалась.

– Эх, ты! Найдётся кто-то… побрутальнее и всё … пропало? Так. что ли? Помнишь, какого… брутальера твоя… любимая героиня… моего фантастического-ишемического прошлого, Вета, с собой к Глебу приволокла? Он, между прочим, с тебя… своих рачьих глазёнок не спускал, – Лео между словами успевал находить вкусненькие местечки и кусался, как щенок, вызывая такой же щенячий восторженный смех своей жены. – Смеёшься?

– Конечно смеюсь, – Стаси спихнула мужа и шутя опрокинула его на песок. – Запомни – я однолюбка. Мне никогда, и ни при каких условиях никто не будет интересен, кроме тебя. Даже если страсть угомонится, то останется много чего ещё.

– Чего? – Лео уже серьёзно смотрел на свою тоже серьёзную жену.

– Понимаешь, если всё только со страсти началось, как я думаю, то со страстью и закончится. Не знаю, на сколько такого запала хватает. Может быть, от силы года на три, если ничто другое, по силе сравнимое со страстью, не появится в жизни двоих .

– И что это может быть? – Лео усмехнулся. – Я думаю, что ничего другого сравнимого не существует.

– А сердечная привязанность? Дружеское тепло?

– Оно сосуществует вместе со страстью, у меня по крайней мере. А у тебя нет дружеского ко мне сердечного участия? – Лео наматывал её кудряшки на палец и потом раздувал их в воздухе.

– Ну, как нет-то? Ты мой самый лучший друг, конечно. Я никому не могу, да и не хочу, доверять того, что знаешь обо мне только ты. И если даже ты меня разлюбишь, я всегда уже буду благодарна тебе, ну и себе тоже, и папе, за это чудное время, которое мы уже прожили, – Стаси стала печальна, – благодарна, как другу, если так случится.

– Не дождёшься! И не говори глупостей, Стаси. Как это «разлюблю»? Я вообще этого не понимаю. Что тогда надо человеку? Ну, есть ещё понятие дружбы, искренней и, как там ещё ты мне тогда предлагала, помнится… А! Тёплой, что ли? И этого мало. Я восхищаюсь тобой и даже ужасаюсь, когда вспоминаю твои врачихины подвиги в парке. Я люблю саму свою страсть к тебе. Мне остро и почти болезненно-ревниво интересно с тобой. Ревниво к твоим увлечениям работой, интересам. Я эгоист иногда махровый бываю в мыслях. Я в тебе человека вижу, которому не устаю удивляться. Только человека слишком ревнивого, по-моему, к моему прошлому. До заурядности. Короче, я корыстный был в своём выборе. Очень! Расчётливый, можно сказать. А ты?

– Я? Я была абсолютно дезориентирована. Гусар, солдафон, коварный убивец женских сердец, сынок богатенького папы, избалованный принц, воображала, каких мало, дерзкий и почти грубый и бесцеремонно-напористый, когда ему что-то надо, – и он мне нравился до бессонницы!! Мне?! Такой разумной девочке?! Это было ужасным когнитивным диссонансом, как пишут философы! Разрывало меня на части просто. Вот!

– Какой прекрасный портрет настоящего мужика ты мне только что нарисовала, Стаси! Неужели я так выглядел когда-то? А теперь я почти домашний котяра, обожающий беляши и котлеты с абрикосовым компотом! А если серьёзно?

– А если серьёзно… Помнишь тот вечер, когда Глеб к нам среди ночи примчался с этой схемой?

– Конечно. И что?

– И то, что я тогда только поняла, какой ты на самом деле. Ты тогда за меня бы умер, если бы надо было, но в тот конкретный момент отодвинул меня далеко в сторону и решал твой профессиональный вопрос. Так древние воины отодвигали от себя жён и шли на поле битвы. На свою главную в жизни работу. Просто отодвигали их. И умирали там за них и за детей. Ты такой же. Ты не спрячешься в пещере где-нибудь или в подполье. Ты возьмёшь меч и щит. Для меня это очень много значит. У меня папа был таким. И наш папа такой же сейчас. И Силычи тоже. И Вася. Вы все – мужчины, у которых всегда есть главное дело в жизни. Не любить и страдать страстью всю жизнь, а быть готовыми защищать свою мать, жену, детей. Все нормальные жёны уважают своих мужей за такое качество души. Это очень нам важно и нужно – испытывать уважение к мужу. Мне с тобой не страшно, мой любимый гусар. И наверное страсть когда-нибудь немного утихнет, но всё остальное будет только возрастать. И дети добавят совсем другие краски в жизнь и накрепко свяжут нас в единое целое. Ну и пусть, что это будет с некоторыми неровностями, узелками, но это будет прочное целое, на что можно будет и им потом всю жизнь опираться. Надёжно.

– А как же под куполом цирка без страховки на глазах у людей? – Лео явно был польщён, но стеснялся это показать.

– А мы и есть сейчас под куполом цирка. Без страховки. Идёт испытательный срок, как зрители думают. А я думаю, что наша крокодилья пещера уже выдержит что угодно. Даже детей! – Стаси засмеялась.

– Как детей? – Лео сразу сел. – Что ты мне хочешь сказать?

– Да что ты так вскочил? Ничего я тебе не хочу сказать. Ещё на прошлой неделе всё было в штатном режиме. Забыл?

– А, ну да. Забыл, – Лео разочарованно прилёг. – И, как думаешь, когда этот штатный режим у нас даст сбой?

– Не знаю. Но ничего экстремального нет. Это у многих так бывает. Недавно у нас рожала очень полная женщина. Всю жизнь прожили они с мужем без детей и вот, в сорок лет, её привезли рожать! Она уже думала, что просто у неё климакс начался совсем. А климакс родился на четыре килограмма. Но это исключение, конечно. Но никто не поставит нашей паре диагноз «бесплодие» ещё, по крайней мере, пять лет. Так бывает. У меня всё нормально. Не беспокойся, – Стаси, смеясь, поцеловала мужа.

– Да мне-то что? Я даже рад, что не сразу всё комом. Отец заждался. Я у них сразу появился, ровно через девять месяцев. Вот он и ждёт.

– Он спрашивал?

– Да ты что! Он скорее умрёт, чем такое спросит. Просто я сам вижу, как он на коляски детские иногда оглядывается. Чего бы просто так оглядываться-то? А тут заметил ещё, что к кроватке детской приглядывается в витрине, появились красивые деревянные такие с сетками. Видела? Не металлические. Ждёт.

– Дождётся. И мы дождёмся. Только не надо специально стараться сделать ребёнка. Они это не любят. Они сами приходят, когда захотят нас родителями своими увидеть.

– То есть мы с тобой для них ещё зелёные, получается?

– Так получается. Зеленоваты, – Стаси счастливо рассмеялась. – Я у мамы с папой тоже родилась не сразу. Дала им возможность нагуляться, как следует.

– Стаси, а ты рожать не боишься? – Лео вспомнил, как «они» принимали роды в парке.

– Боюсь, конечно. Все боятся. Но это мудрый естественный процесс в основном. Бывают, конечно, осложнения… Вот слава богу, что у той женщины в парке всё шло, как по учебнику! А вдруг бы предлежание, обвитие пуповиной, ножками вперёд? Ужас бы был!

– И ты, зная это, всё равно решилась принимать роды?!

– А был другой выход? – Стаси с удивлением посмотрела на мужа.

– Я не знаю. Но у меня от страха вся печень в тот момент камнями забилась! – передёрнувшись ошарашенно, вспомнил Лео. – И меня конкретно трясло, как осиновый лист.

– Глупости! Никакие камни не могут забить «сразу всю печень»!

– Хорошо тебе говорить. А я чуть не сдох. Парень там рядом со мной в «спиноограждении» твоём стоял, так его от криков той женщины просто дрожь била так, что мои штаны, как от ветра, колыхались. А ты – как генерал на поле боя! И все слушались, как миленькие. И уважали. Какие тут мечи и щиты, нафиг, выстоят против тех маникюрных ножниц в твоих руках?!

– Это ужасно – маникюрные ножницы! На них столько грязи и микробов! Я ужасно переживала тогда из-за этого. До последней минуточки заставляла будущего отца их отмывать той водкой, чтобы и он ещё в обморок там не упал. Кошмарная антисанитария!

– А я так гордился тобой, как будто бы ты чудо совершила, – Лео прижался к жене.

– Никакого чуда. Клятва Гиппократа и неплохая практика по акушерству и гинекологии. Любой бы медик на моём месте так сделал, – Стаси о чём-то задумалась.

– Ты о чём задумалась? А, Йони моя?

– О жизни. Почему некоторым не живётся просто так?

– Как «просто так»?

– Просто, и поэтому счастливо. Люди переживают из-за всякой ерунды, гоняются за славой, за деньгами даже гоняются, за вещами, тратят время жизни своей на переживания, а не на наслаждения от неё. Время так летит! И сегодняшнее утро с такой прозрачной и чистой водой, в которой мы купались, уже никогда не повторится, но навсегда останется в памяти с этой книгой про Ван Гога, с твоим телом на песке. Такая роскошь жизни в каждом мгновении! Да ведь?

– Да ведь, Йони ты моя чудненькая. У тебя плечи немного порозовели. Накинь простыню. Ехать пора, отец скоро придёт с работы.

Насыщенно и беспечно проходили тёплые недели и месяцы. Тётя Таня привлекла Стаси к варке варенья, когда она была свободна, и они вдвоём, штопая что-нибудь, смётывая или вышивая, нежились в лучах солнца на веранде в аромате малины, клубники, собранных любителями-садоводами с разбитых недавно садовых участков, и лесной земляники, за которой изредка выбирались за периметр на «чистую территорию». В память о легендарном директоре Музрукове, тётя Таня ставила «Музруковку», специально настоянную на инжире, изюме и лимонных корочках водочку, рецептом которой с ней поделился дядя Митя.

Незаметно вода в озёрах стала синеть и свинцоветь, дрожа и покрываясь барашками от налетавшего ветра. И сосны на фоне светлеющих берёз казались всё более и более тёмными. А потом дружно полетели листья, устилая всё вокруг пёстрым шуршащим под ногами ковром разноцветных пятен от золотого до багряного, с редкими вкраплениями пятилапых лилово-коричневых, опадавших с клёнов. И в лиственных лесах почти исчезла тень.

Наступающая осень напоминала уже иногда ледяными порывами ветра и моросящим дождём из низких свинцовых туч о близкой, сверкающей снегом зиме, такой же, как и в прошлом году, когда все они собирались длинными вечерами около камина и под завывание трубы отмечали праздники и удачно окончившиеся недели.

Лео получил майора за операцию «Карта». Очень полезным оказалось иметь любопытных родственников, а главное удалось, как тогда показалось, эффективно и быстро пресечь действие той информации умной дозой дезинформации. Ну, как это довольно часто бывает.

Но посвящённым в большие тайны прошлого известно, что существует некоторое заблуждение в том, что за весь советский период иностранным разведкам так и не удалось рассекретить существование этого Города, и что не было ни одной утечки информации о спецобъекте Города до 1989года, когда об этом официально заявил Жорес Медведев, как о трагическом факте нашей истории. На самом деле всё обстояло несколько иначе.

То, что русские взорвали бомбу, стало известно уже 23.09.1949 года, то есть через 24 дня после взрыва. Один из американских самолётов оборудованный специальными приборами, попал в радиационное облако того взрыва, облетающего всю планету, как это обычно и бывает при наземном взрыве. СССР признало этот факт 23.09.1949 года.

Но то, что американцы ничего точно не знали, думали, что взрыв произвели на Новой Земле, говорило, разумеется, о крайне низкой эффективности разведок США и их союзников, и об очень хорошей работе наших контрразведчиков этот факт тоже ясно говорил. И с этого времени задача «сломать заслон МГБ СССР» – стала жизненной целью США того времени. Они, как оказалось, ничего точно не знали о нашем научном и производственном потенциале, умело законспирированном в конверсии заводов и в процессе общего восстановления народного хозяйства страны. Взрыв бомбы был для них ледяным душем.

С этого времени началась смертельная борьба двух разведок и контрразведок СССР и САСШ – Северо-Американские Соединённые Штаты – как тогда назывались США. Часто эта борьба принимала абсолютно бесцеремонные, грубые, запугивающие формы. Никто особенно не придерживался каких-то дипломатических правил. Была принята на вооружение крайняя степень враждебности во взаимных отношениях разведок и даже дипломатов.

И если быть совсем беспристрастным и точным, у САСШ было много преимуществ, и прежде всего – выросшая на дрожжах Второй Мировой Войны огромная военная мощь их страны и мощное производство, дающее много возможностей для осуществления самых дерзких планов разведки.

Во-первых, у них была создана огромная сеть разведчиков Атомного спецназа из бывших этнических русских, которые свободно владели языком, прекрасно знали обычаи и натуру русского народа, его поведенческие особенности. Около 500-600 таких человек по самым скромным подсчётам было задействовано тогда разведкой. А подготовкой этих людей занимался тоже эмигрант из русских, Пашковский Борис Фёдорович, сын священника и сам получивший образование священника, талантливый, образованный человек, смертельно ненавидевший Советскую Россию, уничтожившую все его жизненные планы, разрушившую его прежнюю, вполне обеспеченную жизнь, и заодно поглотившую его мать, сербку по национальности. Она исчезла в глубинах Гулага, как жена и мать священника. Такими были те времена.

Все его подопечные были настроены примерно так же, как и он – совершенно беспощадно к любому, кто встанет у них на пути к их цели уничтожения ненавистной им России. Достаточно сказать, что только один, максимум двое, из десяти агентов, соглашались на двойную игру, если их ловили советские службы контрразведки. Обычно их всех расстреливали.

Во-вторых, очень многоопределяющим фактором успешности для САСШ было наличие у них к тому времени мощных, скоростных самолётов, летающих на высоте до 22 000м. Наши МиГ-15 в то время летали не выше 10 – 12км и были менее скоростными. И наши РЛС были весьма несовершенны в улавливании радиолокационных целей. Но это умело маскировалось. На видимые цели станции просто не подавали сигнала, и это сбивало с толку «англосаксонских супостатов». Честно говоря, если бы вояки США знали тогда об истинном положении дел, они могли бы нас уничтожить. Но к счастью не знали, а потом уже боялись, ибо наша бомба была сразу мощнее их бомб в двадцать раз!!!

Но задача перед амерами была поставлена. И амеровские самолёты, базировавшиеся повсюду: в Гренландии, Норвегии, Турции – и так далее, вблизи наших границ, достаточно нагло, и откровенно насмехаясь над нашими бессильными перехватчиками ПВО, пролетали – и даже большими группами пролетали – с севера на юг до Ирана и Турции, и обратно, через всю нашу страну. Наши локаторы их не видели. Наши лётчики зато иногда их видели, даже пытались брать «на таран», но это практически не приносило никакого эффекта. С этих самолётов разведчиков вся территория нашей страны фотографировалась самой совершенной тогда оптикой. На каждом самолёте-разведчике было установлено по 11 фотокамер, дающих отчётливые снимки поверхности на расстоянии до 100км. Они летали по ночам, освещая поверхности и объекты авиационными осветительными бомбами, и по изменяющемуся размеру отбрасываемой объектами тени спецы легко определяли размеры строений на земле. Долгое время высокое авиационное начальство нашей страны даже считало, что сведения о таких самолётах – просто выдумка. Ну не могут летать самолёты на такой высоте! Но когда 1 мая 1960 года усилиями и умением ракетчиков 57 ракетно-зенитной батареи, охранявшей наш Город – Челябинск-40, был сбит самолёт Пауэрса, все сомнения рассеялись в один миг. К счастью, И.В. Сталин ещё 30.07.1950 года поднял вопрос о создании сверхзвукового мощного истребителя-перехватчика с оснащением ракетами «воздух-воздух».

Трудно нам было всё сразу охватить. И мощностей не хватало. Но! Такой самолёт был создан! Это – легендарный МиГ-19. Он был принят на вооружение даже не дожидаясь завершения Государственных испытаний лётных и боевых качеств самолёта. Очень горячей была обстановка в небе в те годы холодной войны двух мировых систем. Уже 1.07.1960 года был сбит самолёт-разведчик RB-47«Стартоджет», по обыкновению нагло вторгшийся в пределы Каниного Мыса на севере. Сбит двумя очередями из пушки самолёта нашим лётчиком Василием Поляковым, который второпях, чтобы успеть догнать нарушителя, забрался в кабину МиГ-19 даже без высотного костюма! Наглость США поутихла, но не прекратилась. С 1950 по 1970 годы было зафиксировано 20 000(!!!) попыток нарушить нашу границу. В результате такого «взаимодействия» около 164 американских лётчиков было сбито.

А «ребята» Пашковского, выдрессированные, обученные переносить любые условия и нагрузки, регулярно забрасывались в нашу страну с единственной целью – брать пробы воды, почвы в интересующих разведку США местах. Забрасывались иногда очень далеко от места забора и долго добирались, дабы замести возможные следы. Многих таких вылавливали. Но не всех, разумеется. В пробах, которые так интересовали службы США, специалисты по «изотопным хвостам» – радионуклидным следам атомного производства, обязательно так или иначе выпадающим из атмосферы на землю и просачивающимся в воду, почву, растения – можно с большой точностью определить, какой именно радиохимический элемент получают на данной территории.

Почему можно с уверенностью сказать, что далеко не всех вылавливали? А потому, что каждый год происходили неоднократные слушания в Объединённом Комитете по атомной энергетике Конгресса США на протяжении всех 50-х годов о состоянии атомной промышленности в нашей стране. И каждый год альбом с подробным описанием наших секретных объектов атомного комплекса СССР обновлялся, вплоть до новых схем расположения дверей зданий.

Но двери-то дверьми, а судя по тем данным, которыми располагала разведка США, можно уверенно сказать, что ни одного завербованного агента из высшего или даже среднего звена руководства атомными проектами, у них не было. И все сведения, которыми они располагали, были отрывочными, разрозненными, не дающими целостной картины. Именно это и позволило нам накопить силы и необходимую массу оружейного плутония.