4.6
В дверь колотили сапогом – жёстко и требовательно. Что? Снова? В гетто?.. Какое гетто? Сознание, выброшенное из декораций сна в реальность, ещё доли секунды металось между ними, не в силах выбрать, на чём остановиться. Водитель Корнея и ранее не виданный Енохом боксёрского вида мужчина довольно бесцеремонно оттеснили его вглубь квартиры, быстро осмотрелись, и лишь тогда водитель заговорил.
– Вы почему к телефону не подходите?
– К телефону? – удивился Енох. – Вообще-то я спал, но, честно говоря, я от звонка обычно просыпаюсь, а звонков, по-моему, не было,
– Я звонил несколько раз, – хмуро буркнул второй посетитель. – Никто не брал трубку.
По его тону уже окончательно проснувшийся и пришедший в себя Енох уверился, что «боксёр» врёт и что целью вторжения этих двоих было для чего-то застать его врасплох.
– Собирайтесь срочно, нас ждёт Корней, – сказал водитель, и Енох, поняв, что произошло что-то серьёзное, не задавая вопросов, стал не суетливо, но быстро одеваться. Похоже, что случилось что-то неожиданное и крайне неприятное. Следовало быть начеку. По лестнице спускались цепочкой – водитель впереди, а «боксёр» на ступеньку позади Еноха, и это насторожило его ещё сильней. Машина резко взяла с места, но не развернулась в сторону Большого дома, к кабинету Корнея, а помчалась по утреннему городу, не обращая внимания на сигналы светофора, бешеные гудки прочих авто и вопли их никчёмных владельцев, на Гороховую, к офису бывшего целителя Михаила Александровича Мазина.
Под негромкое возмущение редких прохожих водитель влетел на тротуар и резко остановил машину прямо у входа. Незнакомый Еноху мрачный охранник открыл дверь, неторопливо оглядел их и молча пропустил всю троицу внутрь. Водитель остался в предбаннике, а Енох, легонько подталкиваемый в спину «боксёром», прошёл внутрь офиса. Хозяин кабинета, сжавшись и втянув голову в плечи, сидел не на своём месте, на возвышении, а в низком гостевом кресле и сразу напомнил Еноху того, банного, несчастного и вечно приниженного Мишку Мазина. Над ним, уперев руки в бока, в рубашке с закатанными рукавами и в чёрных на этот раз перчатках нависал Корней. Он успел уже запугать несчастного Михаила Александровича до икоты намёками на паяльник и утюг и теперь выжимал его досуха, выдаивая до последней капли всю немногую известную тому информацию. Плечевая кобура Корнея с торчащей оттуда рифлёной рукоятью пистолета была первым, во что утыкался взор бедолаги Мазина, если он осмеливался поднять глаза.
– Ещё раз спрашиваю: кто отпустил охранника? – орал на него Корней.
– А я вам ещё раз повторяю: я понятия не имею, – ныл в ответ тот. – Это же не мой охранник. Я ему приказывать ничего не мог.
Покрутив головой, Енох обнаружил на диванчике в углу замерших Макса и Матвея, бывшего банщика. Вид у обоих был взъерошенный и изрядно перепуганный, одеты они были кое-как, а Матвей так и вовсе в домашних шлёпанцах на босу ногу, и было ясно, что вытащили обоих из постелей, и довольно бесцеремонно. Они явно старались вести себя как можно незаметнее, сидели не шевелясь и, похоже, не дыша. Тут Енох обратил наконец внимание на отдёрнутую штору и распахнутую дверь в мазинскую «операционную» и тогда сообразил, что случилось.
Корней, решив, что, по крайней мере таким способом, от Мазина добиться ничего не удастся, переключился на вошедших.
– А вы что скажете? – набросился он на Еноха.
– Чтобы что-то сказать, мне хотелось бы понять, что именно произошло, – спокойно ответил тот.
– А вы, значит, не в курсе?
– Уже догадываюсь, но хотелось бы узнать детали, прежде чем высказывать какие-то суждения, – примирительно ответил Енох, понимая, что злить взбешённого Корнея не стоит.
Тот открыл было рот, чтобы то ли разъяснить детали, то ли разразиться злобной тирадой, но в этот момент в комнату со стороны улицы впихнули нового участника – высокого худого мужчину лет тридцати, и Корней тут же переключился на него.
– Ты почему пост оставил, скотина? Кто разрешение дал?
Вошедший не смутился от такого напора и ответил вежливо и твёрдо:
– Меня поставил на этот пост мой непосредственный начальник Никанор Семёнович. И он же в час тридцать ночи пришёл, снял меня с поста и отправил домой, сказав, что не спится ему и что он подежурит сам.
– Никанор? – взвился Корней и бросил взгляд на застывшего у входа «боксёра». Тот, ни слова не говоря, развернулся и быстро вышел из комнаты.
– Так точно, Никанор Семёнович, – чётко, по-военному отрапортовал вытянувшийся в струнку охранник.
Корней как-то обмяк после этого сообщения, отправил охранника дожидаться в прихожую, а сам, развалившись в мазинском высоком кресле, закурил и задумался. Оставшиеся в комнате сидели не шевелясь, и лишь Енох, так и стоявший посреди комнаты, привлёк внимание Корнея.
– Могу я?.. – спросил он, указав на дверь в «операционную».
Корней отмахнулся, мол, пожалуйста. Енох обошёл комнату, но изучать там, собственно, было нечего – установка, в которой до сегодняшней ночи находилась его камера, была открыта. Открывали неумело, явно не зная, как это делается, и замок, срабатывающий от лёгкого нажатия клавиши, просто грубо взломали. Самой фомки, которой его вскрывали, рядом не было – видимо, унесли с собой вместе с камерой. Енох вернулся в кабинет и обратился ко всё ещё дрожащему на гостевом кресле Мазину:
– Что-то ещё пропало?
Тот отрицательно затряс головой:
– Нет… сейф не тронут, и из стола ничего не взяли.
Енох собрался было задать какие-то интересующие его вопросы Корнею, но в этот момент в кабинет быстрым шагом вошёл «боксёр» и, склонившись к уху Корнея, что-то зашептал. По мере его доклада лицо Корнея становилось всё жёстче, губы сжались, выступили желваки. Он вскочил, рванул с кресла пиджак.
– Всем оставаться здесь. – Но дойдя до двери, он обернулся к Еноху: – А ты поедешь с нами.
4.7
На этот раз они мчались через весь город, не обращая внимания ни на светофоры, ни на дорожную разметку, поставив на крышу полицейскую мигалку и распугивая её свирепым воем и встречных, и попутных. На Выборгском шоссе, уже вырвавшись из Петербурга, водитель развил такую скорость, что Енох, любивший быструю езду, напрягся и стал незаметно шарить по сторонам, нащупывая ремень безопасности, которого не оказалось. И всё равно ехали долго. Километров через двадцать после Выборга «боксёр», до того молча сидевший рядом с Енохом на заднем сиденье, сказал водителю: «Где-то здесь, не гони». Тот немного сбавил скорость, и за очередным поворотом извилистого и щербатого шоссе они затормозили у группы из нескольких машин: полицейских, пожарных и одной кареты скорой помощи. В кювете возле дороги дымился обгорелый и смятый остов какой-то машины. От группы куривших рядом полицейских отделился старший, видимо знакомый Корнею капитан.
– Мчался под утро, как ненормальный. К границе, похоже, торопился. Ну, наш патрульный за ним погнался, а он ещё ходу прибавил. Вот и не удержал машину на повороте. Шоссе-то в это время влажное – роса… По номерам вычислили, что ваш, вот и позвонили.
– Он один в машине был? – спросил Корней.
– Вроде один. Никого больше не обнаружили, – уверенно ответил полицейский. – Вон, в скорой можете посмотреть, что от него осталось. Там и опознавать нечего.
– Что-то интересное в машине нашли?
– Вроде нет… Личные вещи – в Финляндию же человек собирался, должно быть, на выходные отдохнуть.. Да и от вещей-то тех ничего не осталось – выгорело ж всё дотла. Когда пожарные приехали, так и тушить нечего было, – осклабился полицейский.
– Мы покопаемся, – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Корней.
– Да пожалуйста, – махнул рукой капитан. – Следак уже всё сфоткал и запротоколировал. Все, что найдёте – ваше. – Ухмыльнулся он.
Корней кивнул «боксёру» и водителю. Те молча спустились в кювет и, нацепив рабочие перчатки, принялись ковыряться в ещё тлеющих остатках кузова. Вскоре водитель, который рылся в том, что когда-то было багажником, призывно замахал руками, но Корней спускаться не стал, а показал ему жестом, мол, неси сюда. Повозившись ещё, запыхавшийся водитель взобрался вверх по склону оврага и победно показал им свою находку – смятый обгоревший бронзовый фотообъектив с треснутыми и оплавленными стёклами. Енох аккуратно, двумя пальцами взял с перчатки ещё горячий остаток того, что когда-то было его камерой. Внимательно осмотрел и, повернувшись к Корнею, кивнул:
– Он.
Корней отшвырнул сигарету, сплюнул и развернулся к машине. Но дойти не успел. «Боксёр», продолжавший копаться в пепелище, вдруг тоже замахал руками и кинулся к ним.
– Смотрите. Вот… Ещё один…
Он держал в перемазанных пеплом ладонях такой же обгорелый и треснувший старинный объектив, как тот, что нашёл водитель. Енох так же осмотрел его со всех сторон и безразлично пожал плечами.
– Не знаю. Это не мой. От какого-то другого аппарата, но тоже очень старый. Таких давно не делают. В комиссионке, может, купил.
Корней, внимательно наблюдавший за его реакцией, ничего не сказал и молчал бы всю дорогу, если бы не частые звонки, на которые он отвечал односложно и резко. На въезде в город они попали в огромную пробку, разогнать её даже с помощью сирены не получалось – водителям просто некуда было деваться. Им пришлось объезжать по размокшей обочине, чуть не сползли в кювет, и когда наконец добрались до мазинского офиса, уже начинало смеркаться.
Оставшиеся там под надзором охранника, похоже, так и не двинулись за всё это время со своих мест и сидели в тех же позах, не шелохнувшись. Корней, видимо принявший по дороге какое-то решение, прошёл к хозяйскому креслу, закурил и кивнул Мазину:
– Могилу набери мне.
Тот, поначалу вздрогнув и задрожав, сообразил наконец, о чём речь, схватил сотовый телефон, быстро набрал номер и передал трубку Корнею.
– Костик, привет. Да, это я. Возвращаю тебе твоего эскулапа – мне он больше не нужен. Можешь лечиться дальше, если получится… – С той стороны, видимо, ответили что-то весёлое, Корней хмыкнул. – Ну, вроде того. Бывай. Свидимся ещё.
Он посидел ещё недолго, выкурил сигарету и пошёл из офиса, отпустив охранников и жестом показав Еноху, чтобы следовал за ним. На замерших на диванчике Макса и Матвея он так и не обратил внимания – для него они больше не существовали. В машине, пока ехали на Лиговку, к дому, где снимал квартиру Енох, Корней не сказал ни слова, и лишь когда машина затормозила у подъезда, не поворачиваясь к пассажиру, произнёс:
– Чую, что-то здесь не так, где-то ты меня развёл… но чёрт с тобой. Устал я этой мутной хернёй заниматься. Другие дела запустил. Но помни – ты мой должник. Если понадобишься – найду. – И, помолчав, добавил: – И чтоб завтра тебя здесь не было. Попадёшься – пеняй на себя.
Первое, что сделал Енох, войдя в квартиру, – это налил полстакана виски, бутылку которого купил в аэропорту в Германии. Купил он их, собственно, несколько – на подарки нужным людям, но скоро понял, что при тех масштабах коррупции и при тех размерах взяток, к которым быстро пришла страна, такие подарки будут смотреться смешно. Пришлось пить самому. Потом постоял под тёплым душем, чувствуя, как расслабляются задеревеневшие от постоянной готовности к резкому, взрывному усилию мышцы, как отпускает бешеное напряжение дня. Но, увы… похоже, что это будет долгий день… Ничего ещё не закончилось. Да, кстати о Максе. Енох набрал номер Мазина.
– Михаил Александрович, Макс ещё у вас?
Тот оказался в офисе – старые приятели-недруги тоже выпивали и отмечали то ли своё избавление от неведомой опасности, то ли окончательное крушение всех надежд. Енох велел Максу немедленно ехать к нему и, не слушая отговорок, положил трубку. А зря не дослушал, может, и дал бы тогда ему немного времени, так как оторвал он послушного Макса от увлекательной беседы.
4.8
Как только захлопнулась дверь за последним охранником, засидевшийся и голодный Матвей вскочил, оставив на диване продавленную за время долгого сидения изрядного размера ямку.
– Ну, братцы… Ну и дела! Надо срочно выпить, да и закусить бы… Я сбегаю! Тут рядом! – Он рванулся к выходу, но, сделав два шага, остановился. – Чёрт! Денег ни копья, кошель дома остался. Из кровати ж вытащили бандюки.
Макс отрицательно качнул головой и развёл руками, показывая, что ничем поучаствовать не сможет. Матвей перевёл вопросительный взгляд на Мазина. Тот, совершенно пришибленный свалившимися на него за одни сутки несчастиями, не сразу понял, чего от него ждут, а когда дошло, покорно полез за портмоне и выдал страждущему несколько купюр. Вернулся Матвей и вправду быстро, с двумя бутылками подозрительной водки и пакетом разной кооперативной снеди. По-хозяйски освоившись в чужом кабинете, он ловко сервировал закуску на газетке, расстеленной на роскошном мазинском столе, и разлил водку в первые попавшиеся под руку ёмкости. Макса звать дважды не требовалось, а Мазин, ещё находившийся в прострации, поначалу отказался, но быстро дал себя уговорить, после первого стакана расслабился, а дальше и подливал и закусывал без приглашения и с удовольствием. Развязались и языки.
– Не понимаю, – задумчиво сказал Макс. – Как Енох может иметь дело с этими людьми? Как не боится?
– А чего ему бояться? – удивился Матвей.
– А если этот кагэбэшник узнает, кто он на самом деле такой?
При словах «на самом деле» осоловевшие глазки Матвея прояснились, и в них вспыхнул алчный огонёк. Кто такой Енох «на самом деле», Матвей и понятия не имел – для него он по-прежнему был страшным и загадочным банным кочегаром из прошлого, но ведь подвезло Матвею заработать однажды на нём изрядную сумму – почему бы не попробовать ещё разок? Задавать вопрос впрямую он не стал – побоялся спугнуть рассказчика, а подлив собутыльникам, поддакнул:
– Ну да… и вправду. А если узнает?
– Откуда? Кто ж ему расскажет? – усмехнулся уже немного пришедший в себя Мазин.
– Да хоть я, – решил забросить пробный камень Матвей. – Такая информация ж, наверно, денег стоит.
Захмелевший Мазин, наконец-то вернувшийся в хозяйское кресло, посмотрел на добровольного доносчика с брезгливым любопытством.
– Значит, приходите вы, любезный, к начальнику отдела в КГБ на Литейный, – в этом месте Матвей судорожно сглотнул, – и сообщаете ему очень ценную информацию, за которую хотите много денег, а именно, что человек, известный ему как бывший банный кочегар Евгений Викторович, не тот, за кого он себя выдаёт, а на самом деле является двухсотлетним евреем из немецкого города Регенсбург… Как вы думаете, вас просто выкинут пинком под жопу или не поленятся и отвезут в дурдом на Пряжку?
Макс захохотал, представив себе эту картину. Матвей, огорошенный и огорчённый крушением надежд на быстрый и лёгкий заработок, криво усмехнулся и только собрался выведать ещё что-нибудь любопытное, как зазвонил телефон и Енох потребовал от Макса немедленно приехать. Недовольный Макс, поворчав, подчинился, схватил на дорожку ещё бутерброд и умчался ловить такси, оставив двоих неудачников допивать, закусывать и жаловаться друг другу на жестокость судьбы.
Оставим их и мы. Нам они тоже больше не интересны.
4.9
Собираться ему было недолго. До приезда Макса у него оставалось по крайней мере полчаса, и Енох прилёг, не раздеваясь, на разобранную кровать, которую ему так и не дали застелить утром.
Перед глазами у него стояли тлеющая в кювете машина и смятые обгоревшие объективы камер – двух последних его камер из многих, созданных им когда-то, более полутораста лет назад в далёком Регенсбурге. Теперь у него не осталось ничего. Основную, самую необходимую ему камеру – «Гимел», дающую возможность вечной жизни, уничтожил этот никчёмный Мазин, не нашедший лучшего использования и для другой его камеры – «Далет», дарующей здоровье, – чем зарабатывания с её помощью денег. И вот теперь этот старый шпик, этот мерзкий стукач Никанор уничтожил и её, и «Каф», приносящую удачу в игре. Конечно, он узнал второй объектив, и ему стоило огромных усилий, чтобы невозмутимо от этого отказаться. Всё, он отброшен назад, и время, то самое время, с которым он был на «ты» почти двести лет, теперь работает против него.
Этот старая облезлая сволочь Никанор Семёнович – давний подручный и доверенное лицо Корнея – поскрёбся в дверь его квартиры поздно вечером несколько дней тому назад. Они тогда ещё только обсуждали предстоящую сделку и торговались с Корнеем. Никанор присутствовал при разговорах, был в курсе всего, и Енох, насмотревшийся за свою долгую жизнь разнообразных историй измен и предательств, не был особо удивлён, когда старик предложил ему выкрасть нужные материалы у Корнея, прихватить камеру и вместе удрать за границу. В нём бурлила злоба на начальника, все эти годы обращавшегося с ним как с прислугой, унизительная вечная зависимость и вторые роли, на которые его постоянно отодвигали: забывали включить в списки на награждение юбилейными медалями и значками «За верную службу», задерживали очередное повышение званий и окладов, и прочие накопившиеся к старости обиды вечного неудачника. Енох тогда, конечно, не задумываясь отказался – не потому, что претила ему подобная афера, нет, никаких моральных препятствий у него бы не возникло, – просто решил, что старик подослан Корнеем, что проверяет его кагэбэшник, превратившийся в бандита. И промахнулся, вот оно как обернулось… И внезапно вспомнил он, как Никанор пугал его тогда, говорил, что не стоит договариваться с Корнеем, что обманет тот… «Заберёт он ваши камеры и взамен ничего не даст».
«Камеры», вспомнилось ему – значит, знал старик про вторую камеру, значит, выследил, значит, был в тайной квартире и раньше… Как же он тогда не обратил на это внимания?! Но теперь это уже не имело никакого значения. Сейчас надо как можно скорее выскочить из страны, а там отдышаться и… и начать всё заново.
Побросав вещи в небольшой чемодан, Енох задумался. Надо было, конечно, сходить в другую, тайную квартиру – всё же там могли оставаться его записи. Никанор мог и не обратить внимание на затёртые тетрадки с текстами на иврите, но чувство опасности, ощущение, что смотрят в спину, остановило его. Чёрт с ними, с этими тетрадками. В конце концов, ничего особо ценного в них нет, а то немногое, что может представлять интерес для его работы, он и так помнил наизусть. И только он об этом подумал, как тут же нашёлся выход – он даст ключ Максу и скажет через пару дней сходить туда и забрать тетради. Скажет и про деньги, для того чтобы подстегнуть пугливого, но жадного компаньона, хотя на то, что они могли там остаться, Енох не рассчитывал. Вот их-то Никанор наверняка прихватил. А вот про судьбу камеры «Каф» он рассказывать Максу не станет – незачем ему знать лишнее.
4.10
Аэропорт Пулково-2 ранним утром не вызвал у Еноха никаких воспоминаний, в отличие от Макса, уже улетавшего отсюда семь лет назад. Они шли быстрым шагом, время поджимало. Енох схватил билет на первый попавшийся рейс в Европу, не выбирая города, лишь бы вырваться пораньше из-под всевидящего ока Корнея. Макс, тащивший чемодан Еноха, пыхтя, семенил рядом и выслушивал последние наставления.
– Макс, – внушал ему на ходу Енох, – выкупите у Мазина мои тетради – сейчас он их с радостью продаст, ему теперь деньги будут ох как нужны. И не дурите. Как только выполните за пару дней то, что я вам поручил, так сразу же возвращайтесь. У нас много работы. Надо торопиться, Макс! У меня, – он запнулся и поправился: – У нас мало времени. Сколько нам осталось? Каких-нибудь тридцать – сорок лет? Ерунда. Я найду выход. У меня есть идеи и наработки по созданию новой камеры. Нельзя сдаваться, Макс!
– Ну, Енох, я же вам уже объяснял, – упорно отбивался обычно послушный Макс. – У меня здесь ещё важные финансовые дела. Это может занять ещё месяц, от силы два, и я вернусь. Приеду с хорошими деньгами! С огромными, Енох! Я вложился всем, что смог собрать, в очень хорошую компанию, и мои вклады растут как на дрожжах!4 Я буду снова богат, Енох!
Енох остановился, с любопытством и жалостью, словно прощаясь навсегда, посмотрел на сияющего в предвкушении будущего богатства Максимилиана Турн-унд-Таксиса. Потом молча забрал у него свой чемодан, развернулся и, не сказав ни слова, ушёл на посадку.
Стояло тёплое и влажное питерское лето – вторая половина июля одна тысяча девятьсот девяносто четвёртого года.