Loe raamatut: «Горький водопад», lehekülg 4

5. Ланни

Наверное, мне должно было быть не по себе от перспективы не идти в школу завтра утром, но, честно говоря, я чувствую себя просто отлично. Как будто у меня с плеч свалилась страшная тяжесть и я снова могу по-настоящему дышать. Школа – это армейский лагерь, а я всегда была одиноким вражеским солдатом в нем. Девчонки обычно не дерутся так, как это делают парни, так что это были просто злобные укусы и неприятие, а не прямая борьба. Хотя у меня случилось несколько стычек с ребятами – и девочками, – которые нападали на меня, когда я только-только пришла в эту школу. В последнее время никто не пробовал такое проделать. Но я никогда не чувствовала себя по-настоящему одной из них: я в лучшем случае оставалась «новенькой». А в худшем – была дочерью маньяка. Вежливые люди не говорили этого вслух, но это не значит, что они такого не думали.

Пока еще вечер. Коннор чувствует себя дерьмово, и даже просмотр его любимых фильмов про супергероев не помогает ему взбодриться, так что сразу после ужина я убегаю в свою комнату. Лежу в кровати, слушая свой плейлист и наслаждаясь тем, что завтра – пусть даже мама наверняка разбудит меня в несусветную рань, – я смогу просто учиться по Сети, выполнять тестовые задания и жить своей жизнью.

Это звучит потрясающе.

На небо наползают дождевые тучи, и к тому времени, как я заканчиваю смотреть фильм на своем ноутбуке и проглядываю несколько видеоуроков по макияжу на «Ютьюбе», я слышу раскат грома. Тихий и отдаленный – но дождь уже начался. Он приятно, размеренно барабанит по крыше и окнам.

Уже два часа ночи, и я почти засыпаю, когда слышу, как кто-то стучит в мое окно. Сначала я думаю, что это ветка дерева.

Потом сон мигом слетает с меня, и я сажусь в постели, потому что за окном маячит тень.

Там, под дождем, стоит человек и стучит в мое окно.

Я собираюсь закричать, позвать маму, но срабатывает какой-то странный инстинкт. Мне знаком этот силуэт. Я хватаю свой телефон, включаю на нем фонарик и направляю прямо на окно.

Да, это она – Вера Крокетт, для друзей Ви. Ви из Вулфхантера. Какого черта?

Ви немного старше меня, но всего на несколько месяцев. Она пережила столько же дерьма, сколько и я, но, похоже, справилась с этим не очень хорошо. Во-первых, она потеряла маму, и это после тяжелого детства и еще более тяжелых подростковых лет. Ви – одна из немногих людей, с кем я могу помериться трудным прошлым, и она выиграет. По крайней мере, меня не сажали в тюрьму по ложному обвинению в убийстве.

Но ведь предполагалось, что Ви сейчас должна жить у своей тети где-то в другом штате. Какого черта она оказалась здесь, тем более посреди ночи?

Неважно. Мне нравится Ви. И вот она здесь, под моим окном – промокшая, дрожащая и ужасно далеко от дома. Я хватаю листок бумаги и черным маркером пишу на нем «Подожди здесь», потом прижимаю его к оконному стеклу. Ви машет рукой, давая понять, что прочла сообщение. Я выскальзываю из своей комнаты в коридор и останавливаюсь у двери маминой спальни, чтобы прислушаться. Ничего не слышу. Мама и Сэм спят.

Я тихо иду по коридору к контрольной панели у входной двери, потом несколько секунд медлю. Мама, вероятно, не услышит, как я ввожу код, чтобы отключить сенсор на моем окне. Но вопрос в том, должна ли я это делать? Или нужно сказать маме, что Ви здесь, возле дома? Но я знаю, что будет тогда. Мама встревожится и отошлет Ви прочь. Ну ладно, может быть, она этого не сделает… Ведь тогда, в Вулфхантере, она спасла Ви жизнь. Но я не могу рисковать.

И мне очень хочется узнать, что скажет Ви.

«Да пошло оно все!»

Я набираю код, чтобы снять свое окно с сигнализации, и вздрагиваю, когда кнопки клавиатуры пищат под моими пальцами, но я у самой входной двери, а мамина спальня находится в дальней части дома. Если мама что-то и услышит, я могу соврать, что просто проверяла, включена ли сигнализация.

На обратном пути снова останавливаюсь у маминой двери и задерживаю дыхание, удостоверяясь, что они с Сэмом не проснулись, потом возвращаюсь в свою комнату и поднимаю раму. Дождь холодный, он лупит по моим босым ступням, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть. Ви уже ухватилась за подоконник. Она быстро проскальзывает внутрь и роняет мокрую дорожную сумку на коврик возле моей кровати.

– Тише! – шиплю я и закрываю окно. Когда оборачиваюсь, Ви обнимает меня, и я на мгновение замираю, а потом расслабляюсь. Она промокла насквозь, от нее пахнет грязью и сыростью, но ее объятия… это круто. – Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я настойчивым шепотом.

Я отстраняюсь и смотрю на нее. Мне не нравится блеск в ее глазах. Выглядит она странно – как будто под веществами. Волосы у нее мокрые, грязные и свалявшиеся.

– Мне нужно воспользоваться твоей ванной, – шепчет она в ответ. – Можно принять душ?

О боже… Я раздумываю над этим, прикусив губу.

– Только быстро, – говорю я ей, надеясь, что шум дождя заглушит звуки из душевой. – И тихо. И… э-э… тебе, наверное, надо помыть голову.

Она улыбается мне, и, черт побери, мне нравится ее улыбка. И всегда нравилась, с первой же минуты, как я увидела Ви в тюрьме. Она старалась быть спокойной, крутой и сильной, но я видела, что под этим что-то прячется. Что-то, что следует узнать. У Ви много проблем, я это знаю, но мне всегда казалось, что я ей тоже нравлюсь. «И вот она здесь».

Но почему?

Ви не говорит мне. Она поворачивается, принимается рыться в своей сумке и достает оттуда белье, спортивные штаны и футболку. Я подвожу ее к двери и указываю на ванную с другой стороны коридора; Ви машет рукой и направляется туда. Я дожидаюсь, пока она не зайдет в ванную и не запрет дверь, потом снова иду к контрольной панели и включаю сигнализацию на своем окне.

Из-за дождя плеск воды в душевой почти не слышен, я и сама его едва различаю, а комната мамы и Сэма еще дальше по коридору. По крайней мере, Ви действует тихо.

Я напряженно жду, обгрызая ногти, пока она не возвращается. Она вымылась и переоделась. Вздохнув, усаживается на мою кровать. С ее мокрых темных волос капает вода, и ткань футболки там, где расплываются влажные пятна, становится полупрозрачной. Теперь Ви выглядит лучше. И немного менее обдолбанной.

Я наклоняюсь к ней и спрашиваю:

– Что ты тут делаешь?

– Ну… – отвечает она с тягучим акцентом, характерным для сельской местности. – Суд решил, что я буду жить у тети, но она в итоге не смогла меня забрать, и меня отдали в приемную семью, а я вот не согласна. Ты бы согласилась, Ланта?

Ви единственная, кто называет меня «Ланта» – сокращенно от «Атланта»; все остальные зовут просто «Ланни». Мне даже нравится ее версия. И меня пугает то, что мне это нравится.

– Наверное, нет, – соглашаюсь я. – А эти опекуны – они что, были злые?

Ви пожимает плечами.

– Они говорили мне, когда ложиться спать, когда вставать, что носить, что есть… Терпеть такого не могу.

– И ты приехала сюда? Ты хотела встретиться с моей мамой?

– Твоя мамка – крутая тетка, – говорит Ви. – И она спасла мне жизнь, потому что копы там, в Вулфхантере, меня убили бы. И ты тоже спасла. – Она говорит небрежно, но я чувствую в этом что-то еще. Как и в том взгляде, который она бросает на меня. – Я много думала о тебе, Ланта.

Я не говорю ей, что тоже думала о ней, но это было бы правдой. Я о ней думала. Не то чтобы всерьез – я считала, что она давным-давно исчезла из моей жизни. Но в Ви что-то такое есть. Может быть, опасные черты, которые мне так нравятся…

– Так что ты сейчас поделываешь? – спрашиваю я ее.

– В общем? – Она приподнимает и опускает плечи. – Ну, знаешь, слоняюсь тут и там…

– Ты просто сбежала от своих опекунов?

– Ну да, уже давно. Потом как-то оказалась на автобусной остановке неподалеку отсюда и решила – а, черт, почему бы тебя не найти? И вот я тут.

Ви рассказывает не то, что было на самом деле. Я знаю, что она лжет мне, но не знаю почему.

– Послушай, ты можешь тут переночевать, но тебе нужно исчезнуть до того, как моя мама проснется утром, ладно? Я принесу тебе еды и…

– Ланта. – Она кладет руки мне на плечи и подается ближе. Я застываю. У нее невероятно красивые глаза, и мое сердце бьется так быстро, что мне больно. – Атланта Проктор, тебе не надо делать ничего, что ты не хочешь делать. Ты же знаешь, да? Я исчезну, если ты хочешь, чтобы я исчезла. Ничего особенного.

Я чувствую тепло. Невесомость. Что-то странное. Я хочу кинуться к матери. Я хочу поцеловать эту девушку. Я не знаю, что сейчас творится со мной.

Я не отвечаю. Просто ложусь и укрываюсь одеялом. Ви несколько секунд смотрит на меня, потом забирается под одеяло и тяжелое покрывало рядом со мной, и простое животное тепло ее тела заставляет меня забыть о том, как дышать.

Она придвигается ближе, и я чувствую, как она почти касается меня. Я дрожу в ожидании. И ощущаю ее теплое дыхание на моем затылке, когда она шепчет:

– Доброй ночи, Ланта.

Я делаю судорожный вдох, протягиваю руку и выключаю свет.

Мне кажется, что я не смогу уснуть, когда она рядом со мной. Мои мысли бешено скачут. И мой пульс тоже. Я чувствую холод и жар, восторг и ужас, и я знаю, что все это неправильно, но мне плевать. Мне плевать. Тогда, в Вулфхантере, я даже практически не оставалась с Ви наедине – было слишком много проблем, чтобы беспокоиться о чем-то еще. Но после этого я часто думала о ней. Мне кажется нереальным, что она… просто взяла и появилась. Как будто это сон и, когда я проснусь, она исчезнет.

Когда Ви обнимает меня за талию и прижимает к себе, я издаю стон, потому что это жутко приятно. Это ощущается как лучший поцелуй в мире, хотя мы даже не целуемся.

Ее выдох шевелит волосы у меня на затылке, а потом Ви просто… засыпает. Я знаю, что она спит, – я чувствую, как расслабляется ее тело, слышу, как меняется ритм ее дыхания.

«Она пьяна или под наркотиками, или что-то в этом роде, – говорю я себе. – Тебе не следовало впускать ее сюда. Ты не должна сейчас лежать с ней в постели. Встань».

Но я не встаю.

И тоже засыпаю, несмотря на весь страх, неуверенность и неутоленное желание.

Потому что, каким бы неправильным это ни было, Ви Крокетт вызывает у меня чувство… безопасности. И я знаю, что это совершенно неправильно. Ви – человек небезопасный. Но, возможно, это просто ощущение того, что я снова кому-то нужна в таком смысле…

Ви сказала, что пришла сюда ради меня.

Может быть, она не лжет.

* * *

Просыпаюсь от того, что Ви шевелится. Она убирает руки с моей талии и зевает. Я моргаю от тусклого света, сочащегося в окно. Еще не рассвело – но уже начинает светать. Мама скоро встанет, если уже не встала… Черт побери, мне нужно выставить Ви отсюда. Немедленно.

Я выскальзываю из кровати, прижимаю палец к губам и влезаю в домашние тапки. Ви улыбается мне – теплой и ленивой улыбкой, потом зарывается в подушки, словно намереваясь остаться. Я открываю дверь и прислушиваюсь. В доме пока что ни звука. Я бегу по коридору к гостиной и едва начинаю вводить код от своего окна, как слышу бодрый сигнал будильника Сэма. «Черт, черт, черт!» Я едва не промахиваюсь в спешке по клавишам, но набираю код правильно, потом мчусь обратно в свою комнату, закрываю и запираю дверь. Слышу, как мама и Сэм просыпаются у себя в комнате.

– Тебе нужно уходить, – шепчу я Ви. – Сейчас. Немедленно.

Рывком заставляю ее сесть. Она моргает, глядя на меня, снова зевает, сует босые ступни в ботинки, которая оставила на полу. Ее высохшие волосы всклокочены самым невероятным образом, но ей, похоже, плевать на это. Она сует свою грязную одежду в дорожную сумку. Я открываю окно. Ви выкидывает сумку наружу, садится на подоконник и смотрит на меня, болтая ногами, словно ребенок.

– Можно, я вернусь вечером? – спрашивает она. Я качаю головой. – Ой, да ладно! Это было забавно, верно? И я была милой. Я не воспользовалась случаем.

– Ви, если моя мама увидит тебя здесь, она жутко разозлится. Ты ведь должна жить в приемной семье. Ты не можешь просто… сбежать.

– Нет, могу. Если меня снова отправят туда, я опять сбегу. – Ее улыбка угасает. Я вижу в ее глазах холодную отстраненность, такую же, как видела тогда, в Вулфхантерской тюрьме. Ви – сложный человек. Я знаю, что ей пришлось как-то пережить смерть своей мамы, и она сделала это не самым лучшим образом, при помощи выпивки и наркотиков. Моя мать наверняка убьет меня, если я не скажу ей о том, что Ви была здесь.

Но я все еще не уверена, что скажу об этом.

– Возвращайся вечером, – говорю я Ви. – Может быть, я смогу постирать твои шмотки.

Понятия не имею, почему я это предлагаю, но я уже сказала это вслух, и теперь поздно брать свои слова обратно. А от улыбки Ви у меня все внутри тает.

Она целует меня. Это быстрый жаркий поцелуй, а потом она кувыркается за окно и вскакивает на ноги, словно акробатка. Едва коснувшись земли, пускается бежать. Я быстро закрываю окно и пытаюсь перевести дыхание. Мне кажется, что у меня жар.

Кто-то стучит в мою дверь. Я вздрагиваю, бросаюсь к двери и отпираю ее.

– Чего? – Я говорю сердито, но на самом деле я испугана. – Я уже встала!

Это мама, и вид у нее недовольный.

– Ты опять раскидала полотенца по полу в ванной, – говорит она. – Мне казалось, ты уже прошла этот период, Ланни. Иди и прибери за собой. Живо.

Я боялась, что она заметит Ви, убегающую от нашего дома, что каким-то образом узнает о случившемся, словно на лбу у меня горит неоновая вывеска. Но дело вовсе не в этом.

Я бегу в ванную комнату. Там царит хаос. Ви оставила бутылочки с шампунем в полном беспорядке, мокрые полотенца валяются на полу. Я собираю их и отношу в стирку, потом возвращаюсь и вытираю пролитый шампунь. К тому времени, как уборка заканчивается, ванная снова выглядит нормально, а я успокаиваюсь. Слегка.

– Извини, – говорю я маме, входя в кухню. – Наверное, когда мылась, я уже спала на ходу.

– Правда?

– Кажется, я вчера жутко устала.

Она не покупается на это – абсолютно.

«Я сказала Ви, чтобы она снова приходила».

О боже…

Из этого не выйдет ничего хорошего. Совсем ничего.

6. Гвен

Утром я официально документирую принятое решение: используя формат, одобренный властями штата Теннесси, пишу заявление о том, что забираю своих детей с обучения в Нортонском независимом школьном округе и записываю их в Теннессийскую виртуальную академию. И Ланни, и Коннор, похоже, испытывают облегчение – как и я. Я отсылаю уведомление о том, что заберу содержимое их школьных шкафчиков позже – и на этом всё. Я думаю о том, чтобы позвонить риелтору, однако понимаю, что нужно это обдумать и обсудить с детьми. Решить все семейно. Мне хочется уехать из Стиллхауз-Лейк, но в последние несколько лет дети злились на то, что я убегаю от проблем. Я делала это, чтобы обеспечить им безопасность, однако я понимаю их обиду. Если мы на этот раз будем переезжать, мы должны решить это вместе.

Тем временем, хотя я и рада, что дети теперь в большей безопасности, однако это усложняет мою работу. Я намеревалась сегодня съездить в Ноксвилл и расспросить мать пропавшего парня, которого меня наняли найти. Хотя Ланни настаивает (конечно), что они с Коннором могут побыть одни, пока Сэм на работе, я на это не согласна. Так что сначала я позволяю им залогиниться в их новой виртуальной школе и получить задания, а потом велю сесть в машину.

Поедем вместе.

Они не в восторге, и это досадно, но понятно: оба они уже в том возрасте, когда все, чего я от них хочу, – это тяжкая обуза. Но я знаю, что на самом деле они вполне нормально к этому относятся, только притворяются, будто это не так. Ланни подавлена после своего странного утреннего поведения. Но когда мы садимся в мой внедорожник и выезжаем на шоссе – с пакетом пончиков, конечно же, – она слегка приободряется и загружает в аудиосистему свой любимый дорожный плейлист. Я позволяю, потому что это делает жизнь проще, а у моей дочери действительно неплохой вкус в том, что касается музыки.

Коннор спрашивает меня о деле, над которым я сейчас работаю.

– Это касается пропавшего студента колледжа, – говорю я ему. – Его зовут Реми.

– Его? – переспрашивает мой сын. – Я думал, пропадают только женщины.

Эта реплика тревожит меня, однако я понимаю, почему он так считает. Средства массовой информации широко освещают исключительно – почти исключительно – случаи пропажи детей, девушек-подростков и взрослых женщин. Предпочтительно белых и красивых. Редко увидишь, чтобы крупные СМИ говорили об исчезновении цветной девушки в качестве заглавных новостей. И почти никогда не говорится об исчезновении молодых людей любой расы, хотя они тоже могут пропасть – и пропадают.

Коннору все еще любопытно.

– С ним что-нибудь случилось?

– Может быть. Однажды ночью он пошел гулять со своими друзьями и исчез.

– Может быть, он просто хотел скрыться, чтобы его не нашли?

– Студенты колледжа не сбегают, – говорит Ланни. – Они уже уехали из дома. Законно.

– Иногда они сбегают от других вещей, – возражаю я ей. – От жизни. От ответственности. От проблем в отношениях. А еще возможно, что он связался с дурной компанией, подсел на наркотики или сошел с ума. Мог произойти даже несчастный случай, хотя в таких обстоятельствах это маловероятно. Сейчас трудно что-то сказать. Вот почему я хочу поговорить с его мамой – чтобы получить более четкую картину того, каким он был и что с ним могло случиться.

– Можно пойти с тобой? – спрашивает Ланни. Моя дочь терпеть не может, когда ее оставляют за бортом, и я должна признать, что она показала себя способной справиться с серьезными вопросами. Но ее утреннее поведение тревожит меня. Я не знаю, что сейчас творится у нее в голове.

– Извини, но нет, я не могу вас взять, – отвечаю. – Я на работе, и вряд ли клиентка проникнется ко мне доверием, если я приведу вас с собой. Так что… я решила, что могу отвезти вас обоих в тот зиплайновый парк, который вам так понравился…

– «Навитат»? – Коннор опережает Ланни на пару секунд. – Клёво.

– Да, в «Навитат», и оставить вас там на час-другой. Потом я вас заберу. Ланни…

– Я отвечаю за себя и за него, – говорит она. – Можно подумать, я не в курсе.

Но она, похоже, довольна. Как и Коннор, если уж на то пошло. Мои дети в последнее время стали ближе, так же как до этого отдалялись друг от друга. И оба регулярно давят на меня, пытаясь получить немного больше самостоятельности. «Навитат» – безопасное место с хорошей охраной, и уж настолько-то я могу им доверять.

Но не хочу.

«Это всего на пару часов», – говорю я себе, пытаясь не думать обо всех тех людях, которые рады были бы напугать, ранить или даже убить моих детей. Помимо обычных охотников за детьми, есть и более личные враги, которые ухватятся за любой шанс «отомстить» – их слова, не мои – за жертв Мэлвина Ройяла посредством убийства его родных. У некоторых из них хотя бы есть какой-то повод для таких чувств – эти люди потеряли тех, кого любили. Большинство же просто ищет предлог для оправдания своей неизменной и неудержимой ненависти.

Но мои дети уже в таком возрасте, когда малая толика свободы может помочь им почувствовать себя более уверенными в собственных силах. Это часть взросления.

Как бы ненавистно мне это ни было.

Мы въезжаем в Ноксвилл. Это интересное место. Зимы здесь бывают холодными, но снег, как правило, выпадает редко. Куда больше проблем доставляет лед. Сегодня приятный солнечный день, температура воздуха чуть ниже семидесяти градусов ⁴, и солнечные лучи окутывают город сиянием, которого он не очень-то заслуживает.

Для вполне типичного во всем остальном небольшого южного города здесь попадается много по-настоящему жестоких убийц. Пока мы едем по городу, я начинаю опознавать места, где были найдены трупы, совершены преступления, схвачены убийцы. Не то чтобы я хотела знать подобные вещи, у меня просто нет особого выбора. После Мэлвина, после того, как он похищал девушек и убивал их в гараже того самого дома, где мы жили все вместе… мне нужно было понять, почему он был таким, каким был. Поэтому я долго и глубоко заглядывала в невероятно темную бездну. Не могу сказать, что от этого стала умнее, но это в какой-то мере помогло мне… осознать.

Ноксвилл – и в еще большей степени Нэшвилл – всегда будут таить тьму под этим блеском, по крайней мере, для меня.

По счастью, парк «Навитат» – который специализируется на природных тропах и зиплайновых аттракционах – не имеет практически никакого отношения к этим ужасным историям, он хорошо охраняется и поддерживается в ухоженном состоянии. Я выдаю Ланни и Коннору деньги на расходы и заставляю их пообещать, что они ни на миг не выпустят друг друга из поля зрения, потом коротко опрашиваю их о протоколе действий в чрезвычайной ситуации. Они знают, что делать. Кричать и бежать. Вызывать экстренные службы по мобильным телефонам. Привлечь внимание и получить помощь. Не оставаться в одиночестве. Я постоянно твержу это, хотя знаю, что дети всегда найдут повод и способ нарушить правила и рискнуть. Если я смогу заставить их хотя бы на секунду задуматься и поколебаться, это будет все, что мне нужно.

– Тревожные кнопки? – спрашиваю я. Оба показывают мне свои брелоки. Эти кнопки включают сигнал тревоги на моем телефоне и душераздирающий звук сирены, который я надеюсь больше никогда не услышать в реальности. – Хорошо. Берегите себя, будьте умницами, будьте…

– Осторожны, да, мы знаем, – подхватывает Коннор и вылезает из внедорожника. Потом снова заглядывает в салон. – Спасибо, мам.

– Я вас люблю.

Он просто кивает. Говорить ответные слова в таком возрасте кажется несолидным. Но это неважно. Я знаю, что он тоже меня любит.

Ланни быстро обнимает меня и спустя секунду уже выпрыгивает из машины.

Я медлю у тротуара, наблюдая, как они проходят через охраняемую калитку с рамкой досмотра, а потом проверяю адрес матери Реми.

В пятнадцати минутах отсюда.

Еду в указанную сторону – и обнаруживаю, что проезжаю уже не пригороды, где обитает средний класс, а оживленные улицы, застроенные многоквартирными домами. Я знаю, что мать Реми переехала в Ноксвилл, но это место мало подходит для женщины средних лет. Практически все, кого я вижу, моложе тридцати лет. Большинство тащит на спине рюкзаки с книгами и ноутбуками – похоже, идут на занятия в университет или, наоборот, с занятий.

И тогда до меня доходит. «Она живет в прежней квартире своего сына». Он исчез уже три года назад, а она платит за аренду и… ждет. Я заставляю себя сделать вдох. Думаю о том, что я делала бы в такой ситуации, после того как полиция признала дело безнадежным. Если б Коннор исчез и я не смогла бы найти его, сумела бы я бросить то место, которое он называл своим домом?

Нет. Это было бы все равно что бросить его самого.

По указанному адресу расположен неприметный жилой массив, который буквально вопиет о том, что был построен в восьмидесятые годы – но, по крайней мере, его регулярно ремонтируют и подкрашивают. Мне нужна квартира номер 303.

Я паркую машину и поднимаюсь по лестнице. Кто-то поставил на площадке второго этажа, залитой солнцем, пышный папоротник в горшке, и приятный аромат влажной земли заглушает слабый запах пыли, возраста и подгнившего дерева.

Я стучусь в выцветшую коричневую дверь, к которой привинчен потускневший медный номер 303.

– Кто там? – В глазке появляется чья-то тень.

– Гвен Проктор. Я работаю на Джи Би Холл. Насколько я знаю, она уже связывалась с вами, чтобы уведомить о моем приезде. Я – частный детектив, – отвечаю я. – Я хотела бы поговорить с вами о вашем сыне, Реми.

Я говорю все это напрямую, без лишней деликатности. Через несколько секунд она чуть-чуть приоткрывает дверь и спрашивает:

– У вас есть документы?

Я молча достаю бумажник и показываю свое удостоверение частного детектива и права с фотографией. Она открывает дверь полностью, отходит назад, и я переступаю порог.

Это все равно что войти в гробницу, в которой кто-то живет. Все выглядит обычно: лампы горят, жалюзи открыты. Но здесь везде сохранился отпечаток стиля молодого парня: от спортивных плакатов на стене (в основном европейский футбол) до дивана с потертой клетчатой обивкой, который большинство женщин отправили бы прямиком на помойку. Игровая консоль рядом с большим телевизором. Два контроллера в идеальном порядке расположены на кофейном столике – словно памятники. На спинке компьютерного кресла до сих пор висит толстовка с капюшоном, поблизости от кресла стоит пара кожаных кроссовок.

Как будто он только что был здесь. Просто вышел, поставив жизнь на паузу, точно игру.

И здесь совершенно не к месту женщина, стоящая передо мной. Она старше меня по крайней мере на десять лет, но выглядит даже старше своего реального возраста. Есть в ней некая неопределенная серость, как будто это она – призрак, обитающий в этой квартире, а вовсе не ее сын. Она одета в простые черные брюки и в мягкий пуловер с символом Теннессийского университета. Пуловер ей слегка велик, и я гадаю, не принадлежит ли… не принадлежал ли он Реми. Эта мысль вызывает у меня печаль и некоторую настороженность.

– Меня зовут Рут, – представляется она и протягивает мне руку. – Рут Лэндри. – В ее речи звучит легкий каджунский ⁵ акцент, но я не думаю, что она родилась в этой этнической среде – скорее, вошла в нее посредством замужества. – Спасибо за то, что взялись расследовать это дело, миссис Проктор.

Не знаю, почему она предположила, будто я «миссис», однако поправляю ее быстро и четко:

– Мисс Проктор. Или просто Гвен, если хотите, – говорю я, смягчая свои слова улыбкой. – Я уже довольно давно не «миссис» и предпочитаю, чтобы ко мне обращались так.

– А, понятно, – отзывается она, явно не совсем понимая, что сказать дальше. Я осознаю́, что мое имя ей действительно ничего не говорит. Должно быть, она прежде жила в уютном мирке, где с хорошими людьми случаются только хорошие вещи – до тех пор, пока исчезновение ее сына с неожиданной жестокостью не выбросило ее в реальный мир.

Я искренне признательна за то, что для нее я – просто обычный человек. И мне грустно от того, что такое случается нечасто.

– Я приехала, чтобы расспросить вас о вашем сыне, – говорю я, и женщина кивает. Она, похоже, испытывает неловкость и замешательство, точно совсем забыла, как разговаривать с посторонними. – Могу ли я попросить у вас стакан воды, мэм?

Это дает ей возможность заняться хоть чем-нибудь, и пока она наполняет стакан, я внимательнее осматриваюсь по сторонам.

Однако это не дает мне практически ничего, помимо того, что я уже знаю.

Рут протягивает мне стакан – по внешней поверхности сползают капли, похожие на алмазы, – и я беру его и пью. У воды неожиданно химический привкус. Я привыкла к чистой природной воде – в Нортоне и поселении Стиллхауз-Лейк вода очень вкусная. А городская вода… нет. Я отпиваю пару глотков, потом нахожу подставку, на которую можно поставить стакан, и Рут жестом приглашает меня сесть. Я занимаю компьютерное кресло, а она усаживается на кушетку. Странное ощущение – как будто Реми сидит в этом кресле вместе со мной. Оно удобное, с небольшими вмятинами на сиденье и спинке. Я могу представить, как он сидит здесь… хотя нет, погодите, я действительно видела его сидящим в этом самом кресле. Фотографии в соцсетях – он сидит, забросив длинные ноги на кофейный столик, в руках у него игровой контроллер.

Я подаюсь вперед, не желая погружаться в эту печаль, и достаю свой телефон.

– Миссис Лэндри, вы не против, если я буду записывать наш разговор? Мне будет проще сосредоточиться и слушать, если не придется делать заметки.

– Конечно, как угодно, – отвечает она, и я верю ей. В ее глазах горит лихорадочная надежда. Я первая, кто пришел сюда за долгое время и попросил рассказать о ее сыне, хотя бы ненадолго воплотить его в реальность. – С чего мне начать?

– Давайте начнем с последнего раза, когда вы с ним разговаривали, – отвечаю я и вижу, как женщина слегка вздрагивает. Похоже, задето чувствительное место. Она опускает взгляд. Лицо у нее поблекшее, здоровый луизианский загар уже давно сменился бледностью. Кожа сухая и неухоженная, как и волосы Рут. Я не критикую ее, даже мысленно, – просто подмечаю детали. Я видела ее фотографии, сделанные до исчезновения Реми; судя по ним, она заботилась о том, как выглядит, для нее это было предметом гордости. Но сейчас она отказалась от всего этого, не желая впустую тратить силы.

– Это был не особо приятный разговор, – говорит миссис Лэндри. – Мне жаль… впрочем, сожаления тут не помогут, верно? – Я не отвечаю, и она поспешно продолжает: – Мой Реми был хорошим мальчиком, просто… вы понимаете, он больше не хотел слушаться свою маму. Я не могу винить его. Он вырос и считал, будто сам все знает.

Я жду. Она к чему-то явно клонит. И конечно же, в конце концов выпаливает:

– Боюсь, мы немного поругались с ним.

– Из-за чего? – спрашиваю я.

– Из-за девушки, которая ему нравилась.

– Как ее звали?

– Кэрол. Откуда-то с севера. – Рут машет рукой, обозначая север в целом. – Из городских.

Я не говорю ей, что она сама сейчас живет в городе. Просто киваю.

– Понятно. Вы когда-нибудь встречались с этой Кэрол?

– Нет. Он просто иногда говорил о ней. Он сказал, что собирается помочь ей. Мне казалось, что это плохая идея – похоже было, что она какая-то неприкаянная, перекати-поле. И очень религиозная.

– Она была его девушкой? Они встречались?

– Нет. Он сказал, что она – просто друг, которому нужна помощь. Но я не знаю, было ли это истинной правдой. Он встречался с девушкой по имени Карен Форбс, она была милой, но, по-моему, нравилась ему куда больше, чем он ей. Она училась на первом курсе в том же университете. Кажется, на факультете биологии. Очень умная девушка.

– Вы не знаете фамилию Кэрол?

– Нет, он никогда не говорил, а поскольку она не была его девушкой, я и не расспрашивала.

– У вас есть ее фотографии или, может быть, какие-нибудь контакты Карен Форбс, которые вы мне можете дать?

– Я поищу. – Рут встает и поспешно уходит в соседнюю комнату – предполагаю, там спальня. «Она спит в его кровати. Носит его одежду». Черт. Это плохой признак, и я гадаю, знает ли ее муж о том, какой глубины достигла одержимость его жены. Но я здесь не для того, чтобы изображать психотерапевта. Я здесь для того, чтобы найти ее сына, и если я хоть что-то поняла относительно Рут Лэндри – так это то, что лекарством для нее может стать лишь ответ на вопрос о том, что случилось с ее сыном, жив он или мертв. Это подвешенное состояние – просто ад при жизни.

Она возвращается с фотографией в рамке: Реми, с беспечной улыбкой, одной рукой обнимает девушку. Девушка белокурая, высокая, фигуристая, улыбка у нее – словно с обложки журнала. Жизнерадостная красавица. Помимо этого, снимок ничего не говорит мне о ней, но я беру его, кладу на кофейный столик и переснимаю для протокола. Потом переворачиваю рамку и достаю фото, надеясь, что на обратной стороне что-нибудь написано, – но там лишь гладкая фотобумага. Снова вкладываю фото в рамку и протягиваю его Рут. Она ставит снимок на кофейный столик и неотрывно смотрит на сына. Затем говорит: