Эхо Мертвого озера

5
Ви

Говорят, рыбак рыбака видит издалека. И наоборот: сразу понимаешь, когда перед тобой человек из другого мира. Именно это я чувствую при виде приближающейся девушки. Как непринужденно она подходит к машине и прислоняется к ней… На улице почти девяносто градусов^[13], и я точно знаю, что металлическая дверца раскалена, но девушка даже не морщится. Интересно, ей что – нравится боль?

Или она выделывается? Как будто это произведет на меня впечатление. Или у нее все-таки получилось? Я еще не уверена, но точно знаю: рядом с ней я чувствую себя не в своей тарелке. Ведь сама я – что скрывать – из отбросов.

А эта девушка – совсем другое дело: в ней чувствуются деньги и лоск. Это видно по гладкому блеску ее темных волос и длинным ногам, на которых ни царапин, ни синяков. У меня и дня не проходит без нового синяка или пореза. Просто невозможно жить без мелких стычек с окружающим миром.

Я не доверяю девушкам с идеальным маникюром и макияжем, который не течет даже в жаркий полдень. И поэтому не доверяю девушке, заглядывающей в окно со стороны водителя.

– Что надо? – спрашиваю ее. Получается грубо, как я и рассчитывала. Девушка немного пугает меня, и я не хочу, чтобы она это поняла. Она из тех, кто бросается на слабого, как кот на мышь.

– Вы к Ларсонам? – отвечает она вопросом на вопрос.

– А тебе какое дело?

Девушка вздрагивает от моего тона, но не сдается:

– Понимаешь, она пропала. Девушка, которая там живет. Джульетта. Моя лучшая подруга.

Я замечаю, что она говорит о подруге в настоящем времени, и почти жалею девушку: она все еще надеется. Я собираюсь сказать ей об этом, когда Коннор высовывается с заднего сиденья и не слишком деликатно тычет в меня локтем.

– Мы знаем, – сочувственно произносит он. – Моя мать – частный детектив. Она приехала искать Джульетту.

Девушка бросает взгляд в сторону дома.

– Ларсоны наняли частного детектива? Что-то новенькое… – Она переключает внимание на Коннора. – Она профи?

– Лучшая в своем деле. Кстати, я Коннор. А это Ви, – он тычет пальцем в мою сторону. – Не обращай внимания, она не такая колючая, как выглядит. И как говорит. И как себя ведет.

Я сверлю его взглядом, бормоча под нос «придурок», но он только шире улыбается.

– Мэнди, – представляется девушка.

Коннор, похоже, вспомнил имя.

– Так это ты была с Джульеттой в тот день, когда она пропала…

Она слегка прищуривается:

– Откуда ты знаешь?

Он пожимает плечами:

– Читал ее дело по дороге сюда.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Ну конечно, он читал… Такой паинька – до мозга костей.

– А, ясно… – Мэнди скрещивает руки на груди и слегка вздрагивает. – Мне не очень хочется вспоминать тот день.

– Понимаю.

Коннор не собирается совать нос в чужие дела, а вот я слишком любопытна, чтобы промолчать. Наклоняюсь вперед – Коннор наполовину загораживает мне Мэнди – и спрашиваю:

– И что же тогда произошло?

Коннор набрасывается на меня.

– Она же сказала, что не хочет вспоминать, – шипит он.

Но меня так просто не остановишь.

– И что с того?

– Тебе не обязательно отвечать, – говорит Коннор девушке.

Я сильно щиплю его ладонь, чтобы ему точно стало больно.

– Сам говорил, что хочешь поиграть в детектива. Вот и начинай.

Коннор слегка краснеет.

– Я такого не говорил, – уверяет он Мэнди.

Она дергает плечом:

– Ничего страшного, я понимаю. Я уже привыкла быть девушкой, у которой пропала подруга. Люди всегда сразу об этом спрашивают.

Коннор напрягается. Это ему хорошо знакомо. Он всегда был сыном серийного убийцы, и я знаю, как он устал. И раз уж наша поездка должна стать передышкой от того дерьма, которое творилось дома, то я предлагаю:

– Хватит. Давайте договоримся прямо здесь и сейчас, что не будем вспоминать всякое дерьмо, которое случалось в нашей жизни.

Мэнди смеется:

– Тогда о чем нам говорить?

– Ну, например, где тут можно повеселиться? Пока этот городишко кажется чертовски скучным.

Мэнди смотрит так, что хочется выпрямиться и пригладить волосы. Вместо этого я сутулюсь, сверля ее сердитым взглядом. Она только улыбается:

– Вы здесь надолго?

– В каком смысле? Долго ли будем торчать возле этого дома? Вряд ли. Надолго ли в этом городишке? Кто знает…

Я не говорю ей, что наше пребывание здесь зависит не столько от расследования дела Джульетты, сколько от того, как быстро улягутся страсти после стрельбы в школе.

Мэнди ухмыляется:

– Ну, тогда наверняка еще потусим.

Она поворачивается и идет по дорожке к дому Ларсонов. Я замечаю, как она покачивает бедрами, и мне становится любопытно: она всегда так ходит или напоказ? Если второе, то для кого из нас предназначено шоу?

В воздухе все еще витает фруктовый аромат – похоже, от шампуня Мэнди. И, пожалуй, он мне нравится. И еще мне понравилось, как она морщила нос, улыбаясь.

– По-твоему, Мэнди хорошенькая? – спрашиваю Коннора.

Он открывает рот и тут же захлопывает, застигнутый врасплох внезапной сменой темы разговора. И пожимает плечами.

– Ну да. – Слегка краснеет, и это самый четкий ответ на мой вопрос. – А ты так не считаешь?

Она хорошенькая, но недоступная. Вроде тех дорогих магазинов, по которым меня таскала мать и грозила спустить шкуру, если я не буду все время держать руки в карманах. Хотя меня больше интересует не внешность Мэнди, а несостыковки в ней. Идеальный маникюр, гладкие блестящие волосы… и старые потрепанные сандалии и выцветшая серая футболка. Все это как-то не вяжется друг с другом, и я хочу знать почему.

– И какова ее роль? – спрашиваю Коннора вместо ответа на его вопрос.

– В чем?

– В том, что случилось. Пропажа девушки и все такое. Какую роль в этом играет Мэнди?

– О, теперь тебе интересно? – Тон Коннора становится надменным. Я дергаю плечом.

– Просто любопытно.

Он усмехается лукаво и понимающе:

– Странно, что тебе стало любопытно сразу после встречи с Мэнди. Втюрилась, Ви?

Вместо ответа я меряю его взглядом сверху донизу. Мои чувства не касаются никого, кроме меня, и уж Коннор-то должен знать, что не надо совать нос, куда не просят. Я выгибаю бровь.

– Хочешь поговорить о деле? Или лучше о том, что произошло вчера в школе?

Коннор вздрагивает, и дразнящие огоньки в его глазах исчезают – словно погасили свет. Я чувствую себя дерьмово, потому что это из-за меня. За свою жизнь он столкнулся с кучей дерьма, но как-то сумел не сломаться и не стать жестким и циничным. Не то что я.

Я не привыкла особо заботиться о других, но мне нравится Коннор, и он всегда хорошо ко мне относился. К тому же я понимаю, каково это – столько вынести.

Он начинает отодвигаться на заднее сиденье, и я останавливаю его, положив руку на плечо. Вспоминаю, как в свое время мечтала, чтобы кто-нибудь сделал для меня что-то хорошее, и говорю:

– Серьезно, Коннор. Ты как?

– Я в порядке.

Самый хреновый из всех возможных ответов.

– Люди, которые в порядке, не кричат во сне, – замечаю я.

Он хмурится, явно недовольный, что я слышала его прошлой ночью.

– Просто кошмар приснился.

Я фыркаю. Он хмурится еще сильнее.

На мгновение я узнаю́ в нем саму себя. Как он закрывается от всего мира в ожидании нового удара. Бо́льшую часть своей подростковой жизни я была именно такой, и знаю, как это тяжело.

Я не желаю ему такой участи. Заставляю себя немножко расслабиться и произношу: «Коннор». Только имя, ничего больше. Даю понять, что он несет чушь, и он это знает.

На секунду Коннор поднимает голову и смотрит мне в глаза. Это так тяжело – видеть в его взгляде боль и растерянность и не отворачиваться, не пытаться отгородиться.

– Просто… я видел, как Кевин это сделал. А я ведь знаю его. Мы были… мы остаемся… – Он проглатывает слово и качает головой. – Мы были друзьями.

Я киваю. Именно я нашла тело матери, когда ее застрелили из дробовика. У нас с ней были не лучшие отношения, но все равно она моя мать. Я помнила, как она обнимала меня маленькую и утешала, что все будет хорошо.

Знаю, что не могу ничего исправить – и никто не может. Но я могу посидеть рядом с Коннором, чтобы тот понял: он не один. Свешиваюсь через сиденье и глажу его по плечу, глядя в сторону. Коннор никак не реагирует, но проходит целых полминуты, пока он стряхивает мою ладонь. И я понимаю, что он взял себя в руки.

– Что ж, ты хотела узнать подробности? – Коннор явно хочет сменить тему, и меня это вполне устраивает.

– Выкладывай.

Он кивает, достает планшет, выводит на экран фотографию и показывает:

– Вот Джульетта Ларсон. Пропавшая девушка.

Рассматриваю фотографию. Джульетта очень симпатичная. Из тех, кто рождаются в маленьком городке, усердно, словно это настоящая работа, ищут в соцсетях советы, как правильно делать макияж, нацеливаются на самых популярных парней и, скорее всего, заполучают их. Участвуют во всех местных конкурсах красоты, усиленно готовятся и становятся образцовыми выпускницами, если только не совершат какую-нибудь глупость и не уронят себя в глазах других. В каждой школе есть шаблонные люди – шаблоны для того и существуют. Именно они помогают вам стать собой, выделиться из безымянной серой массы. Взять хоть меня. Одно время я была крутой тусовщицей, но потом стала сдерживаться. Нет ничего постыдного в том, чтобы быть как другие. Стыдно думать, что вырваться за рамки шаблона нельзя. По одному взгляду на фотографию Джульетты трудно понять, кем она станет: возможно, блестящей, уверенной в себе, гармоничной, успешной женщиной. Но не идеальной, потому что идеальных не бывает. Бывают реальные – такие, как я, как Коннор. Мы тоже еще растем.

– Ладно, так что случилось? – спрашиваю его.

Коннор вводит меня в курс дела, пересказывая в общих чертах показания подруг, Мэнди и Уиллы, о том дне, когда Джульетта исчезла. В основном день прошел скучновато: просто тусовались и болтались по городу, ища, чем себя занять. Хотя в основном подруги были предоставлены сами себе, их видели и прохожие, и проезжающие мимо автомобилисты, и люди из окон домов. Достаточно много очевидцев, чтобы подтвердить бо́льшую часть их рассказа.

– После обеда они решили отправиться в лес. Там есть какой-то старый заброшенный дом, который местные ребята называют Угрюмой хибарой, – это название Коннор произносит подчеркнуто иронически. – Они немного потусили там, а потом вернулись на шоссе и направились в город. Именно тогда парень в пикапе увидел их и остановился. Они с Джульеттой, похоже, знали друг друга. Она решила уехать с ним. Больше ее никто не видел.

– А что говорит тот парень?

– Его так и не нашли. Копы проверили все похожие по цвету и модели машины, какие только смогли. Но проблема в том, что он мог быть не из местных и уехал далеко. И его, возможно, никогда не найдут.

– Уилла и Мэнди его не узнали?

Коннор качает головой:

– Нет.

Я хмурюсь. Все девушки что-то скрывают – видит бог, у меня целая куча секретов, – но на то есть веские причины. Я храню секреты, потому что не люблю, когда другие все знают обо мне и пытаются указывать, что мне делать. А вот почему Джульетта скрывала этого парня от обеих лучших подруг? Значит, он из тех, с кем можно легко влипнуть в неприятности…

– Она могла свалить куда-нибудь с этим чуваком, как в идиотских любовных романах, – замечаю я.

Коннор пожимает плечами:

– Может, хотя вряд ли. Родители рассказали, как однажды Джульетта ушла из дома, но оставила записку, чтобы они не волновались, если не найдут дочь в ее комнате. Она, скорее всего, не сбежала бы, не предупредив родителей, что с ней все в порядке.

Я упираюсь ногами в приборную панель и барабаню пальцами по коленке, обдумывая услышанное.

– Что произошло в Угрюмой хибаре?

– Ничего. Они просто походили туда-сюда, потусовались и ушли.

Я фыркаю:

– Никто не потащится искать развалюху в лесу просто потусоваться и свалить. Они наверняка что-то скрывают.

– Думаешь?

– Да уж поверь. Я точно знаю, потому что и сама лазила по лесам. Они явно не все рассказали.

Кажется, Коннор не верит мне.

Поворачиваюсь к нему:

– Разве у вас не было какой-нибудь фигни в лесу – там, где вы выросли?

– Мы выросли в Уичито. Вокруг дома не было никаких лесов. А когда отца разоблачили, мне было всего семь.

Я закатываю глаза:

– Ну а потом? В Стиллхаус-Лейк? Только не говори, что в лесах возле вашего дома ничего не было. И что ты ни разу не ходил на разведку.

– Чтобы у мамы случился сердечный приступ, когда она не найдет нас?

В его словах есть логика. Гвен держит детей на коротком поводке. И не без причин. Ее можно понять. Но из-за этого ее дети ни разу не решились пойти гулять сами по себе. Обидно за них. Одно из моих лучших детских воспоминаний – как я заблудилась в лесу рядом с домом и придумывала всякие истории, чтобы подбодрить себя.

Я решаю сменить тему:

– Значит, эти девушки – Мэнди и Уилла – просто пошли домой?

– Ага.

– Их кто-нибудь видел по дороге?

Коннор хмурится и кликает по файлам в планшете.

– Насколько помню, нет. Но их сто раз допрашивали, и многое я бегло прочитал.

– Кто-нибудь из них потом писал Джульетте или звонил?

Коннор снова смотрит в планшет:

– Да. Обе и писали и звонили.

– И никаких зацепок?

– Никаких, – подтверждает Коннор.

Я киваю. Вспоминаю фото Джульетты, уверенно смотрящей в камеру с натренированной загадочной улыбкой на лице. Я не дура и понимаю: скорее всего, ее давно нет в живых. Во всяком случае, большинство думают так.

Но я не могу забыть двух девочек, которых мы нашли запертыми в подвале дома того старого адвоката в Вулфхантере. Они пропали так давно, что их перестали искать. А если с Джульеттой то же самое? Что, если ее держат где-нибудь в подвале на цепи, пока она не надоест похитителю и он не подыщет себе новую жертву?

Ее нужно найти.

6
Гвен

Отца Джульетты зовут Клифф, мать – Пэтти. Разглядываю их, идя вслед за ними по дому. Ему около сорока. Пузатый, с большими мозолистыми ладонями, наводящими на мысль: он много работает руками на воздухе. Хотя вид при этом бледный. И усталый.

Его жена не производит особого впечатления – опущенные глаза, ничего примечательного. Внешность самая заурядная, без изюминки. Даже каштановые волосы кажутся какими-то пыльными. Хотя, наверное, раньше она выглядела шикарнее, судя по дизайнерскому трико для йоги, которое теперь висит на ней как тряпка: внешний вид явно заботит Пэтти меньше всего. И я ее понимаю.

Хозяева ведут меня через гостиную, оформленную со вкусом, но довольно стандартно – словно скопированную из какого-то журнала. Ничего своего, особенного, кроме одной стены – что-то вроде алтаря, посвященного дочери.

Над камином огромный портрет Джульетты, вся каминная полка уставлена ее фотографиями. На них Джульетта просто красавица и выглядит безукоризненно, словно модель с обложки подростковой версии «Вог». Не представляю, что за совершенная комбинация генов породила лицо с такими идеальными пропорциями. Оно просто излучает сияние, заметное даже при тусклом свете.

Клифф и Пэтти, даже не взглянув на стену, быстро проходят через гостиную и столовую на кухню. Оттуда не видно ни портретов, ни фотографий. Может быть, родителям не хочется, чтобы дочь смотрела на них… Или на меня.

Оглядываюсь по сторонам, разглядывая кухню. Она яркая, современная, со светло-серыми шкафами, сверкающими гранитными столешницами и кухонными принадлежностями из нержавеющей стали. Все безупречно: ни отпечатка пальца, ни пятнышка. Сажусь и делаю глубокий вдох. В этом доме никто не готовит, здесь вообще не пахнет едой. Наверное, им приносят поесть соседи из сострадания, или Ларсоны сами что-то заказывают, когда находят в себе силы. Судя по заострившимся щекам Пэтти, это происходит не слишком часто.

Хозяева жестом приглашают к круглому деревянному столу в обеденном уголке возле кухни. Мы усаживаемся. В центре стола – стопка папок, тонкий ноутбук и мобильник. Клифф пододвигает все ко мне.

– Мы хотим вам помочь. Здесь копия ее дневника и другие бумаги, которые мы нашли у нее в комнате, – записки и всякое такое. Еще мы скопировали информацию с ее ноутбука и сделали резервную копию с ее мобильного на новый телефон. Пароль простой – один-два-три-четыре-пять-шесть.

Клифф берет мобильник, чтобы показать мне, и на заблокированном экране появляется фотография Джульетты с ее ровесницами. Отец морщится и кладет телефон на стол экраном вниз.

Вряд ли там есть что-то, чего я не знаю. Как только я согласилась взяться за дело, Джи Би прислала мне все материалы, включая файлы из ноутбука и телефона Джульетты. Но я все равно ценю стремление родителей помочь. Отодвигаю папки в сторону. Посмотрю их потом: вдруг в моих материалах чего-то не хватает…

– Спасибо, – благодарю я. – Это может пригодиться. Но сразу скажу, что я ознакомилась со всей информацией, к которой у нас есть доступ, – а ее очень много. И буду с вами откровенна, мистер и миссис Ларсон: у меня нет ощущения, что полиция, ФБР или Бюро расследований Северной Каролины многое упустили, если вообще что-то упустили. Судя по всему, они провели тщательное следствие. Я могу проверить все еще раз и попытаться найти то, что они могли не заметить. Однако вы должны быть готовы к тому, что результата не будет.

Оба кивают. Мать Джульетты так и не проронила ни слова. Зато отец подает голос:

– Да, мы понимаем, но нужно хотя бы попытаться. Вам удалось найти того похищенного сектантами мальчика, когда все остальные уже махнули на него рукой. Вы обязательно найдете нашу девочку.

Сейчас совсем другое дело, но я не могу сказать об этом вслух. Тогда никто даже не расследовал исчезновение парня, и мне просто повезло, что он оказался еще жив, когда мы его нашли. А к пропаже Джульетты подключились и пресса, и полиция, и ФБР.

Оба родителя держатся довольно замкнуто, словно оцепенев. Но когда после долгого молчания мать поднимает голову, я поражена выражением ее светло-карих глаз. В них сплошное страдание и мольба, чтобы все закончилось.

Инстинктивно тянусь к Пэтти и беру за руку. Она глубоко всхлипывает, но по-прежнему молчит. Наверное, не может выразить словами свои чувства. В ее душе настоящий ад, и единственный выход – моя только что протянутая рука.

Наконец она спрашивает:

– У вас есть дети, миз Проктор?

– Да. Дочери семнадцать, сыну пятнадцать.

Уголок ее рта слегка приподнимается. Не от улыбки, а от мысли, что у меня ребенок того же возраста, что и у нее.

Она опускает взгляд на наши все еще соединенные руки.

– Знаете, до рождения Джульетты было так странно ощущать, что внутри меня бьется еще одно сердце. Я клялась, что чувствую это, хотя врачи говорили, что у меня просто разыгралось воображение. Но я точно знала, что ее крошечное сердечко трепещет где-то глубоко во мне. И знала, что, если когда-нибудь оно перестанет биться – до ее рождения или после, я тоже это почувствую. Мир просто внезапно погрузится в тишину.

Она снова смотрит мне в глаза:

– Как думаете, вы бы почувствовали, если б что-то случилось с кем-то из ваших детей? Если б кто-то из них…

Она замолкает, не в силах договорить, будто это смертный приговор.

Я не отвечаю. Это и не нужно.

– Я все еще чувствую ее сердце, миз Проктор… – Ее голос охрип от многочасовых рыданий. – Моя малышка жива. Я точно знаю.

Умом я понимаю, что Пэтти никак не может знать, жива ли ее дочь. Но логика не имеет значения, когда речь идет о собственном ребенке. Я понимаю связь, о которой она говорит. Я сама чувствовала такое.

И теперь исчезновение Джульетты становится для меня личным делом. Я хочу найти ее не только ради денег или по долгу службы – это долг одной матери перед другой. Я не могу бросить эту женщину. Я ее последняя надежда, и нельзя лишать ее этой надежды.

– Сделаю все, что в моих силах, – торжественно обещаю ей, будто клянусь на Библии.

Знаю, это глупо. Шансы ничтожно малы. Мне не нравится быть тем последним шансом, на который вся надежда. У меня нехорошее предчувствие, что моя психика сильно пострадает при любом исходе дела. Но отказаться уже невозможно.

На леденящую долю секунды, забыв все наставления психолога, я вспоминаю, как сидела в запертой комнате рядом с женщиной с такой же нечеловеческой му́кой в глазах. Как обнимала ее, пока она истекала кровью в мучительной агонии. Кто-то должен был быть с ней. Чувствую, как на меня накатывает сначала горячая волна, а потом холодный прилив тошноты. Нет. Это в прошлом. Это совсем другое дело. Забудь.

Пэтти сжимает мою ладонь, возвращая в настоящее.

– Спасибо, – шепчет она, убирает руку и вытирает глаза, прежде чем вздохнуть и изобразить вежливую улыбку. – А теперь могу я предложить вам чай со льдом?

Переход резкий, но, похоже, необходимый. Переключиться на привычное южное гостеприимство – единственный способ не рухнуть в бездну боли. Пэтти явно нужно побыть одной, чтобы прийти в себя, и я киваю.

– Было бы чудесно, спасибо.

Пока она достает из холодильника стаканы и кувшин, я вынимаю свои папки и блокнот. И беру свой телефон.

– Не возражаете, если я включу диктофон? Мне легче работать, когда не нужно записывать, и я могу сосредоточиться на вашем рассказе.

Я умалчиваю, что это к тому же позволяет мне сосредоточиться на людях, на их манере разговора. Сразу заметно, если они нервничают или путаются в показаниях.

Клифф кивает, а Пэтти ставит перед нами стаканы. Из вежливости делаю глоток и приступаю.

– Итак, – обращаюсь я к обоим, – расскажите, что произошло.

Знаю, что они повторяли эту историю тысячу раз и никогда не перестанут переживать ее заново. В этот момент я задумываюсь, насколько сильна до сих пор эмоциональная связь между словами и описываемым ими событием. Или теперь это просто слова?

– Утро было самым обычным, – начинает Пэтти. – Кажется, Джульетта встала немного пораньше, но, в общем, ничего особенного. Она собиралась встретиться с подругами, как почти каждый день.

– Какой у нее распорядок дня? Она принимает душ по утрам? Красится? Выбирает, что надеть?

Губы Пэтти подергиваются в отдаленном намеке на улыбку.

– Да уж, не приведи господь… Сорок пять минут на душ, еще тридцать на прическу. Она уделяет внимание каждой мелочи, понимаете? Заколки, очки от солнца, туфли, побрякушки… Всегда собирается так, будто сегодня у нее фотосессия для «Вог».

Конечно, я видела ее фотографии – тысячи селфи, и одиночные и групповые. Джульетта обожает «Инстаграм», «Вотсап» и «ТикТок». У федералов целая папка с ее снимками из соцсетей. Я бегло просмотрела их, но собираюсь привлечь Ви и Коннора. У Коннора одна точка зрения, у Ви другая.

– Она завтракала?

– Только апельсиновым соком, – отвечает Пэтти.

– Ей утром звонили? Присылали сообщения?

Пэтти закатывает глаза.

– Господи, да ей все время шлют. – Она издает звук, отдаленно напоминающий смех. – Наверное, не один десяток до того, как она вышла из дома.

– Кто ушел из дома первым?

Пэтти ненадолго замолкает: вопрос неожиданный.

– Клифф ушел на работу. А Джульетта – почти сразу после него, минут через пять.

– Пешком? На велосипеде? Или ее кто-то подвез?

– Пешком. Ей нужно было на другой конец улицы, встретиться с подругами.

Пока что показания не отличаются от тех, что я уже читала. Словно запись, повторяющаяся один в один.

Затем Пэтти добавляет:

– Я вытирала посуду. Потом подошла к двери. Джульетта прошла по улице и встретилась с Мэнди и Уиллой. Сама не знаю, зачем я решила посмотреть. Просто так.

– Что-нибудь показалось вам странным? – продолжаю расспросы. – Девушки ни на кого не смотрели? Кто-нибудь вел себя необычно?

Она качает головой:

– Нет. Все как обычно. Они повернули за угол. А потом все вернулись домой, кроме Джульетты…

На мгновение ее глаза затуманиваются, и я знаю, что именно она представляет: как Джульетта выходит из-за угла в конце квартала, улыбается и возвращается в ее жизнь, словно никогда не исчезала. Эта фантазия помогает Пэтти не пасть духом. Но мне придется разрушить эту фантазию.

– Когда вы забеспокоились? Почему решили проверить, как она?

– Около четырех я послала ей сообщение, чтобы она забрала в аптеке лекарства для меня, – говорит Пэтти. – Она должна была вернуться домой не позднее семи, но не пришла, и я стала звонить ее подругам. И Мэнди, и Уилла ответили, что Джульетта бросила их и уехала с каким-то своим знакомым парнем примерно в полшестого. С тех пор они ее не видели.

В дверь осторожно стучат. Я вздрагиваю с опаской: вдруг это Коннор или Ви. Клифф встает, чтобы открыть. Когда он возвращается, за ним идет девушка лет пятнадцати-шестнадцати – с белой кожей, с длинными блестящими черными волосами, которые лежат так ровно, словно она их только что пригладила. Подростком я всегда завидовала таким волосам. Увидев меня, гостья нервно теребит пальцы.

– Ой, – говорит она. – Простите, не знала, что вы не одни…

– Это миз Проктор. – Пэтти берет девушку за руку и усаживает за стол. – Она приехала помочь нам найти Джульетту. Миз Проктор, это Мэнди Стрикленд, одна из лучших подруг Джульетты.

Конечно, я читала ее показания и собиралась поговорить с ней, как только появится возможность. По счастливой случайности она появилась здесь как раз тогда, когда мы говорили о ней.

– Привет, Мэнди. Как дела?

Девушка пожимает плечами, и становится еще заметнее, как она сутулится. Какой бы Мэнди ни была раньше, сейчас она выглядит подавленной. Это заметно даже по одежде: старая серая футболка, поношенные шорты, потертые кожаные сандалии. Никаких украшений на руках. Золотая цепочка на шее прячется за вырезом футболки.

Единственное, что бросается в глаза, – свежий маникюр и педикюр: лак отливает зеленым. Это заставляет меня присмотреться повнимательнее, и я замечаю еле заметный макияж вокруг глаз. Все это явно неспроста.

Клифф молча предлагает девушке чай со льдом, и она жадно пьет, сжимая стакан обеими руками.

– Мэнди время от времени заглядывает проведать нас, – Пэтти кивает и поглаживает гостью по плечу. – Мэнди, мы как раз говорили про тот день, когда пропала Джульетта. Ты не против еще раз вспомнить, как все было? Что тогда произошло?

Мэнди делает судорожный глоток, поспешно ставит стакан на стол – так что позвякивает лед – и сцепляет пальцы.

– Ну, мы встретились с Джульеттой на углу, как обычно, и ненадолго зашли в скейт-парк…

– Ты, Джульетта и Уилла? – перебиваю я. Она кивает.

– Вы все катаетесь? – спрашиваю ее. В показаниях упоминался скейт-парк, но ни слова о скейтах.

– Нет. Нам просто нравится смотреть, как парни катаются. Там в основном парни и еще пара девушек, которые не боятся синяков и ссадин. Ну, вы понимаете: спортсменки.

– Сколько вы там провели?

– Около часа.

Она методично ведет меня по пройденному ими маршруту, минута за минутой. Зашли в кафешку – попить. Пофлиртовали с парнями на старой баскетбольной площадке. Спустились к реке после полудня.

– И тогда Джульетта захотела сводить нас в Угрюмую хибару. Ну, мы, вообще-то, и так знали, где она, просто… никогда не были внутри.

– Это старый дом Майлама, – поясняет Клифф. – Пустует уже лет двадцать. Все время ходят разговоры, что пора его снести – там всякое творится… Ну, вы понимаете: пьянки, секс, наркотики, вечеринки… Я сам за последние пару месяцев много раз хотел спалить его. Удержался только потому, что, может, там найдутся какие-то улики… Хоть одна.

– Очень может быть, – соглашаюсь я. – Хорошая мысль. Учту.

Он кивает. Я замечаю, как напряжены его спина и шея, и опять поворачиваюсь к Мэнди:

– Значит, вы отправились в Угрюмую хибару. Вы собирались там с кем-то встретиться?

– Нет, просто… Походили вокруг, потом зашли внутрь. – Мэнди передергивает. – Там так мерзко! Старые матрасы, везде пивные бутылки… Я видела дохлую птицу на чердаке. Джульетте это показалось забавным. Она выскочила из шкафа и напугала нас, а Уилла споткнулась о бутылку, упала и порезала руку. Я помогла ей вытащить осколки. Джульетта сказала, что ей нужно в аптеку за лекарствами для мамы, и мы ушли.

Я чувствую ее напряжение: Мэнди явно что-то недоговаривает. Сейчас не время давить, но нужно обязательно вернуться к этому разговору позже.

Делаю вид, что верю ей, и ободряюще улыбаюсь:

– А по какой дороге вы шли из леса?

Мэнди, похоже, чуть-чуть расслабилась.

– По старой тропинке вдоль реки мимо свалки, куда выбрасывают холодильники, морозильники и всякое такое. Там внизу старый ржавый контейнер.

Я видела фотографии. Конечно, там все прочесали не один десяток раз. Обычная загородная свалка. Запросто можно пораниться и подхватить заразу.

Мэнди продолжает: после свалки они по тропинке дошли до шоссе. К тому времени наступила уже почти половина шестого, а за городом в лесу обычно темнеет быстрее.

– Мы возвращались в город, когда на обочине перед нами остановился пикап.

– Можешь описать его?

Мэнди уже делала это много раз, но всегда как-то неопределенно. Я надеюсь, что со временем в ее памяти всплыло что-то конкретное.

– Старый. Вроде немного разбитый. Светлый… – Мэнди слегка краснеет и опускает взгляд на стол. – Знаю, это не слишком полезная информация. Честно говоря, я не обратила особого внимания на машину. Меня больше интересовал парень в ней.

– Расскажи о нем.

Она краснеет сильнее.

– Ну, такой… довольно симпатичный. Белый, примерно нашего возраста, может, на год-два старше. Короткая стрижка, так что трудно сказать, какого цвета волосы. Довольно загорелый – значит, много времени проводит на улице. Больше всего я запомнила его глаза – такие темно-синие, просто суперские.

Ничего странного, что Мэнди обратила внимание на симпатичного парня, не заметив остальное. Но все равно жаль, что она не вспомнила никаких новых деталей про пикап – это могло бы помочь расследованию. На сельском Юге старые потрепанные пикапы на каждом шагу.

– Ты раньше его видела?

Девушка качает головой:

– Нет. Такого я бы точно запомнила.

– Он что-нибудь говорил?

В ее глазах что-то мелькает.

– Мне и Уилле – нет. Он смотрел только на Джульетту.

– Значит, они были знакомы?

– Да, мэм. Он назвал ее по имени, и она заулыбалась.

– А Джульетта называла его по имени?

Мэнди снова качает головой:

– Только сказала нам, что поедет с ним. Мы спросили, может ли она попросить его подбросить нас до города, но, похоже, у них были свои планы, потому что он ответил «нет».

– А потом?

– Они уехали вместе. – Ее взгляд затуманивается, голос срывается. – Больше я ее не видела.

В глазах Пэтти я тоже замечаю слезы. Она берет девушку за руку и обнимает.

– Мне так жаль, миссис Ларсон, – всхлипывает Мэнди, уткнувшись ей в плечо. – Нельзя было отпускать ее с этим парнем, но я подумала, что они друзья и все будет хорошо…

– Ничего страшного, детка, – воркует Пэтти, успокаивающе поглаживая Мэнди по спине. – Мы знаем, что ты любишь Джульетту и никогда не сделала бы ей ничего плохого.

Я даю им прийти в себя и спрашиваю:

– У Джульетты есть бойфренд?

В материалах дела он не упоминался.

– Мы не разрешаем ей встречаться с парнями, пока не исполнится восемнадцать, – отвечает Клифф.